Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война

Троцкий Лев Давидович

В самом деле, внешняя торговля Соединенных Штатов за время войны увеличилась в два с половиной раза. Это была уже не старая торговля, когда вывозились хлеб, машины и вообще все продукты, нужные для человеческой жизни. Это была торговля почти исключительно военными припасами. Это была, главным образом, торговля орудиями истребления и смерти. Таким образом, вильсоновский нейтралитет позволял американской промышленности делать прекрасные дела.

Но вот в противовес Англии выступила Германия со своей неограниченной подводной войной. Это было в январе 1917 года. Положение получилось такое: вся Америка покрыта заводами военной промышленности, которые рассчитывают на европейский сбыт. Их отрезала английская блокада от центральных империй, а потом немецкая подводная блокада

грозила отрезать их от Англии, Франции, России, Италии, и естественно, что тут уже переполнилась чаша терпения военной индустрии, а стало быть и вильсоновского «пацифизма» и его «нейтральности».

Я забыл вам сказать, что Вильсон являлся апостолом «пацифизма», т.-е. идеи мирного сожительства народов, – до тех пор пока эта идея была торговым флагом для «нейтрального» американского динамита. Но с того момента, когда две блокады встали на его пути, великий апостол лицемерия Вильсон начал склоняться к тому, что сейчас время вмешаться. Американская буржуазия давала ему много времени для размышлений. Она указала ему: «Вот вавилонская башня военной промышленности, вот Монблан снарядов и патронов, которые мы создали для Европы, – куда их нам девать?». Вильсон развел руками и заявил, что против подводной войны он не изобрел средств. Ему сказали: «Ты должен взять эти товары для американского государства. Если ты не можешь их все перевезти в Европу, так заплати за них средствами американского рабочего и американского фермера».

Вот где источник чудовищно выросшего в короткий срок американского милитаризма. Американская промышленность готовила этот милитаризм на вывоз для Европы, потом он перерос через голову американского народа, и этот последний вынужден был сам поглощать его в Америке. Вмешательство Вильсона в войну было, следовательно, вызвано, с одной стороны, стремлением придушить Германию, а с ней вместе и всю Европу, с другой стороны – непосредственными барышническими интересами американской военной промышленности. Вот каковы нравственные принципы старого ханжи Вильсона.

Но этот опыт не пропал бесследно для американского рабочего класса. У него были некоторые черты, которые роднили его с английским рабочим классом. И там и здесь – консервативные тред-юнионы. Американский рабочий класс на своих верхах считал себя еще большим аристократом, чем английский. У английского рабочего класса есть король, дворянское сословие, лорды, – этого нет у американского рабочего класса. Соединенные Штаты – «свободная» федеративная республика.

Все это теперь окончательно отошло в прошлое. От этой так называемой свободной федеративной республики не осталось и следа. Война окончательно покончила с ней. В лице Соединенных Штатов Америки мы имеем централизованную милитаристическую империалистическую страну. Власть американского президента нисколько не меньше власти какого-нибудь короля или царя. Во всех основных вопросах жизни и смерти, в вопросах войны и мира американский президент, как исполнитель воли финансового капитала, сосредоточил в своих руках за время войны всю власть. Милитаризм там создан истинно-американского масштаба и размаха. Жизненное положение масс ухудшено до последней степени.

Это я мог наблюдать собственными глазами, уже до того как Америка открыто вмешалась в войну. Вся энергия рабочего народа уходила не на производство продуктов, необходимых для существования, т.-е. предметов потребления, а на производство предметов истребления. Цены на жизненные припасы поднялись в Америке на небывалую высоту.

В январе и феврале 1917 года, когда на всех восточных вокзалах и портах сосредоточились колоссальные массы боевых запасов и образовались пробки на всех железных дорогах, цены на предметы потребления сделали бешеный скачок, и в Нью-Йорке я наблюдал, как десятки тысяч женщин-матерей выходили на улицу, манифестировали, опрокидывая лотки, разрушая и громя лавки с предметами потребления. Это хаотическое, бурное движение было первым провозвестником будущих социальных потрясений.

Мы приходим, таким образом, к выводу, что и в Америке эта война подготовила все материальные и идейные предпосылки

для революционного выступления американского рабочего класса.

А этот рабочий класс, товарищи, сделан не из плохого материала. Американский рабочий класс образовался из представителей самых различных национальностей и притом не худших представителей. Кто уезжал в Америку? В Америку уезжали сыздавна непокорные рабочие и крестьяне-сектанты, которые на родине преследовались; в Америку уезжали десятки тысяч рабочих и крестьян после всех раздавленных восстаний и революций, после 48 года из Германии и Австрии, из Франции, после того как была раздавлена революция 48 года и коммуна 70 года. В Америку после 1905 года уехало из России огромное количество передовых рабочих угнетенных национальностей и коренной русской национальности. За океан уезжали революционные, боевые силы. Правда, там открывалась возможность лучше зарабатывать, жить лучше, чем на старой родине. Но война все эти привилегии уничтожила, разрушила, и этот первоклассный пролетариат она сковала невыносимыми тисками империализма. Нет никакого сомнения, что эти тиски лопнут, и американский пролетариат обнаружит все свои революционные качества.

Там осели и французские коммунары, и немецкие организаторы, и наши русские большевики. Наши товарищи-большевики играют там крупную роль во всех революционных организациях. Сочетание всего этого придаст, без сомнения, американской революции американский размах.

Два слова, товарищи, о Японии.

Япония – страна, которую мы меньше всего знаем, – стоит на Дальнем Востоке, как своего рода азиатская Англия – как цепная собака азиатского континента. Этот континент она хочет кроить и перекраивать, согласно своим интересам и желаниям, еще более властно и варварски, чем это делала Англия в течение столетий с европейским материком.

Но эпоха теперь не та. Япония вступила на этот путь слишком поздно, чтобы она могла занять то положение гегемона, хозяина, экономического диктатора, которое одно только позволяет буржуазии в течение долгого времени держать в руках свой собственный рабочий класс.

Как раз за последние месяцы к нам пришли из Японии сведения о том, что там развернулось могущественное стачечно-революционное движение, вовлекшее в свой водоворот около 2 миллионов рабочих, под лозунгом: «Риса и мира!». Это наши лозунги, только хлеб по-японски называется рисом. Это лозунги нашего рабочего класса, истощенного милитаризмом и войной. Япония, как вы знаете, отличается великой переимчивостью, великой способностью к подражанию. Это не какая-нибудь особенная природой данная, национальная черта, а это – свойство нации, которая позже других выступила на путь мирового развития, вынуждена вприпрыжку догонять другие народы и потому развила в себе способность подражать другим народам, перенимать от них навыки, приемы, технику. Такие народы научаются раньше по-европейски делать, чем по-европейски думать.

Японская буржуазия головой своей еще торчит целиком в старых феодальных суевериях, в воззрениях родового и кастового быта, в предрассудках каст самураев, в старых «языческих» религиях, и пр. и пр. Но уже руками своими она умеет загребать барыши по всем методам капиталистической бухгалтерии.

Японский рабочий класс тоже, несомненно, в смысле сознания чрезвычайно отстает от своей собственной практики. Вообще, товарищи, что такое сознание? Субъективисты, наши эсеры, считали, что все движется вперед сознанием. Это – неправда. Если бы, в самом деле, сознание людей было передовым фактором, то не было бы этой проклятой войны, этих унижений, этих преступлений.

Разве все это заранее не было написано в книжках? Все было предсказано, до последней черточки предсказано. Стало быть, если бы сознание двигало людьми, то они бы давно это поняли и давным-давно послали бы ко всем чертям свои господствующие классы. Почему этого нет? Потому что сознание, фактически, – самый ленивый фактор во всей истории. И нужно, чтобы внешние материальные факты толкали, били народы, классы по спине, по затылку, по темени, пока это проклятое сознание не пробудится, наконец, и не начнет ковылять за фактами следом.