Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог. Том 2. Звуковые фильмы (1930-1957)
Шрифт:
— И теперь ты не смеешь.
— Почему, Гульшен?!. Почему? — Голос его дрожал. — Я… я ведь честно работал, поэтому меня и освободили досрочно. Я всю жизнь буду стараться смыть это пятно честным трудом, тебе не придется стыдиться меня перед людьми. — Он вдруг опустился на колени. — Гульшен-джан, поедем домой.
Гульшен плакала:
— Не могу я вернуться в твой дом…
— Не говори так, Гульшен-джан, без тебя мне в этом доме не жить. Без тебя я пропаду совсем.
Меня пробирала дрожь, но дрожал я не от страха, а от того, что понимал: Гульшен отбирают у меня. Чтобы унять дрожь, я крепко сжал зубы и, глядя на него, сказал:
— А Гульшен тебя не любит.
— Что?
Он
— Повтори, что ты сказал! — с угрозой в голосе проговорил он, поднимаясь с колен.
Я почувствовал, что он сейчас ударит меня, но страха не было. Неужели это любовь дает мне такую смелость и силу? Мой голос прозвучал еще тверже:
— Гульшен не любит тебя!
Я чуть было не сказал: "Она меня любит". Злые огоньки в его глазах потухли. Он хотел еще что-то сказать, но передумал, и опустив голову, повернул назад. Медленно подошел к машине и сел, не взглянув ни на меня, ни на Гульшен. Как только машина тронулась, Гуль упала на землю и заплакала навзрыд. Я схватил ее за плечи, попытался поднять с земли. Горячее дыхание Гульшен ударило мне в лицо, ладонью я вытер слезы. Все самое нежное, ласковое, что хранилось в моей душе, проснулось с новой силой. Я дотронулся губами до ее мокрых щек, стал целовать покрасневшие глаза. Пьянящая сила этих поцелуев околдовала меня. Гульшен прижалась ко мне, а губы наши сами нашли друг друга. С чем сравнить вкус этого поцелуя? С медом? Нет, этот вкус нельзя сравнить ни с чем. Перед моими глазами поплыло видение: Гульшен, стоящая на берегу у брода. Я целую ее и бормочу:
— Гульшен, ты ведь любишь меня, да, любишь?
А она молчит. И вдруг резко оттолкнув мои руки, поднялась с земли и быстро пошла по дороге к дому. Ничего не понимая, я побежал вслед за ней.
— Гуль, подожди! Ты куда? Что случилось?
Гульшен остановилась, посмотрела в мою сторону и сказала:
— Бесстыжий!
Повернулась и еще быстрей пошла по дороге. Я не стал удерживать ее, да и не смог бы этого сделать, даже если бы и захотел.
Отсюда до нашего поселка было довольно далеко. Дома еле виднелись. Я смотрел вслед Гульшен до тех пор, пока не увидел, что ее маленькая фигурка скрылась за первыми строениями.
А я остался один на дороге. Голова шла кругом. Закрыв глаза, я снова переживал минуты, когда мои губы касались Гульшен. Очнувшись я понял, что прошло много времени, а работа моя стоит. Сейчас я чувствовал в себе столько сил и энергии, что мог гору свернуть, попадись она мне на дороге. Быстро нагрузил тележку хворостом, завел трактор и поехал к бригаде. Народ уже собрался у шалаша, чтоб пообедать. Увидев, что я приехал один, без Гульшен, со всех сторон посыпались вопросы:
— А где Гульшен?
— Может, ее в такси увезли?
— У нее болит голова. Домой уехала, — ответил я.
— Ах ты, жалость какая.
— Заболела бедняжка.
— Простыла, наверное, по утрам уже прохладно становится. Гульшен одета легко.
Надеясь, что Гульшен вот-вот приедет, я высматривал ее на дороге до самого вечера. Но ее не было.
Уже к вечеру, после работы, я сел на Йылдырыма и примчался домой. Я спешил и поэтому гнал коня галопом до самого дома.
На дверях висел замок, а рядом с ним белела какая-то бумажка. Это была записка Гульшен: "Я встретила машину, которая довезет меня до села. Захотелось увидеть родителей. Дня через два вернусь".
Вот и два дня прошло. Гульшен не приехала. Пять, шесть дней… целая неделя прошла. То, что Гульшен не возвращается, тревожило не только меня. Алтыхан-ага тоже волновался: тяжело вздыхал, но у меня ничего не спрашивал.
Мне приходили в голову разные мысли: не заболела ли? Или что-то
Вечером я вернулся домой, поел и, чтобы не было скучно, включил "Спидолу". Передавали эстрадный концерт, но музыку слушать не хотелось. Все мои мысли были о Гульшен…
На улице послышались чьи-то шаги. Сердце мое застучало, я резко поднялся. Улыбаясь, в дверь просунул голову наш почтальон Акмамед-ага.
— Здоровья тебе, сын дайханина! Повестку тебе принес из военкомата. Скоро солдатом будешь!
— А что, вызывают, Акмамед-ага?
— Да, сынок, вызывают. Послезавтра надо забрать вещички и явиться в военкомат. Вот повестка, — и Акмамед-ага протянул мне ее вместе с газетами. — Поздравляю, Якшимурад. Я тоже служил в Сибири. Служба дело хорошее. Ай, что там говорить, вот приедешь на место и сам увидишь. Не заметишь, как служба пролетит. А вернешься, бог даст, богатырем!
Я обрадовался, что почтальон зашел ко мне, и я смогу хоть ненадолго отвлечься от своих невеселых мыслей.
— Акмамед-ага, заходите, давайте посидим немного. Чаю выпьем…
— Спасибо, сынок. Сейчас у меня нет времени. Надо почту разнести. Я ведь только из села приехал.
— Акмамед-ага, а вы в селе Гульшен не встречали?
— Да нет. Только по дороге встретил Алем-ага, он куда-то вел верблюда… Ну ладно, Якши, счастливо тебе, а мне надо сделать много дел, пока люди спать не легли.
Акмамед-ага закрыл дверь и ушел. Я снова пробежал глазами повестку. Военный комиссариат недавно вызывал меня. Но о сроке призыва мне тогда ничего не сказали. Поэтому я решил, что раньше осени меня не призовут, и даже подумывал поступить на заочное отделение сельскохозяйственного института. Ну, что ж, значит, вопрос с институтом придется отложить на потом. Мне вдруг стало грустно. Я представил себе, что на целых два года уеду от Гульшен, не увижу Чагели, родителей, Йылдырым останется один. Но ведь я расстаюсь с ними не навсегда, да и Гульшен, наверное, будет ждать меня. Обязательно будет… А как же иначе, ведь никого кроме меня она не любит. Не будет же она вечно сердиться на меня за тот поцелуй? А если сердится и поэтому в Чагели не возвращается? Тогда я буду просить у нее прощения. С колен не встану пока не простит.
Я спрятал повестку в нагрудный карман рубашки и пошел к Алтыхан-ага. Он обрадовался, когда я рассказал ему о повестке.
— Счастливой службы тебе, сынок, и благополучного возвращения. Я очень привык к тебе и не знаю, как останусь без тебя, но служба — дело святое и исполнять его надо честно. Это наш долг земле, на которой мы живем с самого первого дня своего появления на свет… Завтра, говоришь, ехать надо? Ну, тогда я рано утром найду машину, которая отвезет тебя в село.
Я вернулся в дом. Но ни сидеть, ни лежать, ни читать, ни слушать радио не мог. Как слепой натыкался я на предметы в комнатах, не находя себе нигде места. А сердце разрывалось от тоски, как будто что подталкивало меня в дорогу. Больше терпеть я не мог. Мне нужно сейчас же отправляться в село. Но на чем? Машин нет, пешком далеко… Йылдырым… Я совсем забыл о нем. Вот бестолковый! Если б раньше о нем вспомнил, давно уже был бы на полдороге.
Я собрал кое-какие вещички в матерчатую сумку и пошел отвязывать коня, чтобы оседлать его и надеть уздечку. После того, как уехала из Чагели Гульшен до Йылдырыма руки не доходили. Едва я взобрался на него, как он завертелся подо мной на одном месте и стал рыть копытами землю, но прежде чем уехать, я завернул к Алтыхан-ага.
Он очень обрадовался, узнав, что я собрался уехать в село на Йылдырыме.
— Сынок Якшимурад, слава о твоем коне дошла до села. Все хотят видеть этого беднягу. Пусть люди узнают, что пропащий Йылдырым снова стал настоящим конем.