Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991

Синицын Федор Леонидович

Глава 1

«Кочевые» регионы СССР в 1920-х гг

Положение кочевой цивилизации

В начале 1920-х гг. основная часть населения «кочевых» территорий СССР сохраняла традиционный образ жизни. Так, в Казахстане, где проживало 70 % кочевников страны¹²², к 1926 г. большинство представителей «титульной нации» (по разным оценкам, от 55–60 до 90 %¹²³) вело кочевой или полукочевой образ жизни. 85–90 % населения республики были заняты в животноводстве¹²⁴, и такой же процент всей земли региона использовался скотоводческими хозяйствами¹²⁵.

Кочевание в Казахстане проходило в меридианном

направлении (с севера на юг и обратно), а длина перегона составляла до 700 км. В Киргизии дальность кочевок составляла до 200–300 км¹²⁶. Здесь кочевали в основном «по вертикали» – в горы летом и с гор в долины зимой. На западе Туркмении кочевые пути были длиной от 150 до 400 км, в центре и на востоке – кочевье было коротким¹²⁷. В Калмыкии, Бурятии и других традиционно «кочевых» регионах так же сохранялось кочевание (например, в Агинском аймаке Бурятии вплоть до начала 1930-х гг. кочевниками или полукочевниками было большинство населения¹²⁸). Экономические интересы азербайджанских кочевников в значительной степени определили включение Нагорного Карабаха в состав Азербайджанской ССР¹²⁹.

Кочевники продолжали жить нормами обычного права, «прадедовскими обычаями»¹³⁰, у них сохранялась развитая идентичность, тесно связанная с кочевым пастбищным хозяйством¹³¹ и родовым строем под главенством властителей – баев¹³², манапов, аксакалов, нойонов, тайшей, зайсангов и др.

В Казахстане связь кочевников с сородичами поддерживалась даже на расстоянии 300 верст¹³³.

Советский статистик В.Г. Соколовский, изучив казахские кочевья в 1926 г., сделал вывод, что «родовые моменты не только сохранились, но и… остаются весьма крепкими и настолько жизненными, что рассчитывать на их самопроизвольное исчезновение в сколько-нибудь ближайшем будущем совершенно не приходится»¹³⁴. В «Военно-статистическом описании Ташаузского округа ТССР» (1926 г.) было дано интересное сравнение «в пользу» кочевников: что они не несли на себе «печать рабства, которой словно заклеймены» оседлые узбеки¹³⁵, долгое время жившие не свободной жизнью родовыми общинами, а оседло под деспотической властью хивинского хана.

Устойчивость родового образа жизни кочевников понимали местные власти. Начальник Охотско-якутской военной экспедиции В.А. Абрамов (он же исполнял обязанности уполномоченного Дальневосточного бюро ЦК РКП(б) и Дальревкома¹³⁶ по Охотскому уезду) даже предлагал создавать у эвенков советы и исполкомы по родовому принципу, «ибо метод прикрепления… к волостным и сельским административным единицам положительного результата не дал»¹³⁷. Характерно, что такие родовые советы и исполкомы действительно были созданы.

Партийный руководитель Казахстана Ф.И. Голощекин (прибыл в республику из Москвы в сентябре 1925 г.) на пленуме крайкома ВКП(б) 30 апреля 1926 г. объявил, что в этом регионе «абсолютную роль играет бай»¹³⁸. Власти Киргизии рассматривали «родовую борьбу отдельных групп» как экономическую и общественную основу работы среди кочевого населения. Направленный в Туркмению партийный инструктор Кахелли в сентябре 1927 г. сделал вывод, что «единственная форма управления у кочующих скотоводов – это аксакальство». Родовая структура общества полностью сохраняла свою роль в Каракумах вплоть до начала 1930-х гг. Скот и источники воды здесь находились под контролем родовой знати¹³⁹.

Для кочевников было привычным «держаться за вождя как за защитника интересов своего племени, хотя и деспота». Вплоть до конца 1920-х гг. власти отмечали, что лидер рода «даже при наличии органов официальной советской власти… является до некоторой степени реальной силой, с которой приходится считаться». Высокий авторитет родовых старейшин проявлялся в том, что если бай своего батрака называл «родственником» или «братом», то сельский батрачный комитет не требовал заключения между ними

договора¹⁴⁰, который по идее должен был гарантировать и защищать трудовые права батрака. В кочевых районах беднота часто выступала заодно со своими баями и «даже иногда в защиту их»¹⁴¹. Такое положение вещей было немыслимым для большевистской идеологии, которая строилась на непримиримой «классовой борьбе».

Кочевое население некоторых регионов отличалось высокой религиозностью. В Бурятии и Калмыкии буддизм категорически не сдавал позиции¹⁴². Жители Туркмении, по мнению властей, были подвержены агитации «фанатично настроенного мусульманского духовенства», которое являлось «политической силой в кочевьях»¹⁴³. В этом регионе у кочевого населения работали только мусульманские школы – мектебы¹⁴⁴. В середине 1920-х гг. религиозные школы открывались в Казахстане¹⁴⁵. Журналист Г.С. Тогжанов, посетив один из казахских аулов в Джетысуйском регионе (Семиречье), выяснил, что все шесть местных коммунистов посещают мечеть и молятся Аллаху, предпочитая быть исключенными за это из партии, чем «забыть Бога»¹⁴⁶. С другой стороны, среди казахов и каракалпаков Ташаузского округа Туркмении религиозность и влияние духовенства были слабее, чем среди местных узбеков и туркмен. Поэтому первые были «мало фанатичны и не подвержены агитации на религиозной почве»¹⁴⁷.

«Кочевые» регионы СССР фактически не были интегрированы в политическое и правовое поле страны. Власти констатировали, что для кочевников «никакие советские законы не писаны»¹⁴⁸. На самом высшем уровне – в ЦК РКП(б) – в 1924 г. было объявлено, «что советской власти в казахском ауле нет»¹⁴⁹. Об этом же заявил Ф.И. Голощекин на пленуме Казахского крайкома ВКП(б) 30 апреля 1926 г.¹⁵⁰ Да и позднее – в 1930 г. – председатель СНК Казахстана У.Д. Исаев отмечал, что в республике «есть в буквальном смысле слова несоветизированные аулы»¹⁵¹. Действительно, например, в Адаевском округе советов долгое время не было совсем¹⁵².

В Киргизии значительная часть населения, откочевывавшего на летние пастбища, «находилась в атмосфере безвластия»¹⁵³. В 1931–1932 гг. – через 15 лет после революции – было выявлено, что огромная территория туркменской пустыни Каракумы «почти совершенно не советизирована», и ее «население почти не видело даже следов революции», В этом регионе не было членов ВКП(б), а советский аппарат был «слаб, беспомощен»¹⁵⁴.

В Казахстане и Киргизии функционировали фиктивные «советы», в которых председателями и их заместителями были баи и манапы. Эти «советы» кочевали вместе с хозяйствами баев¹⁵⁵. Места в волостных и аульных советах покупались за деньги или делились по договоренности между родами¹⁵⁶. Перевыборы советов в 1926 и 1927 гг. сопровождались родовой борьбой. Отличие Казахстана состояло в том, что в этом регионе отсутствовали «подлинные» советы, какими бы их хотели видеть власти (тогда как в Центральной России, например, советы были «подлинными», пусть даже часто и слабыми)¹⁵⁷.

Один казахский бай в разговоре с Г.С. Тогжановым назвал себя «настоящим советским человеком» и даже «коммунистом еще с николаевских (то есть дореволюционных. – Ф. С.) времен»¹⁵⁸. В то же время более низкие по своему социальному статусу кочевники часто не могли пробиться к власти. Когда в Загорной волости (Киргизия) вместо разогнанного властями «манапского» сельсовета был выбран новый, а его председателем назначен батрак, он жаловался, что «его никто не слушается, работа очень тяжело проходит»¹⁵⁹. Советские активисты в кочевьях подвергались изоляции и преследованиям¹⁶⁰. «Родовые авторитеты» также оказывали влияние на процесс организации артелей и колхозов¹⁶¹.