Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова.
Шрифт:
— Ребус я решил, — скромно сказал Панин. — Брюки по-немецки — «хозе», очки — «бриллен», лифчик — «бюстгальтер». Последнее слово я делю на два корня: собственно «бюст» и глагол «халтен» — то есть, держать. Ну, еще мы имеем слово «август». Давайте теперь расположим эти слова так, чтобы в их сочетании был смысл.
— И?
— Если вспомнить, как бандиты именуют бриллианты — а используют они слово «брюлики», — содержание сообщения понятно. Хозе держит брюлики в бюсте Августа!
Кто-то передал кому-то эту информацию.
— Ну вы загнули,
— Вот это нам предстоит выяснить! Вероятно, скупщик краденого.
— А почему слова по-немецки?
— Так я на других языках тоже попробовал, ничего не получается.
— Бред, извините, какой! — сказал ему сверху Татарников. — Немецкое послание про испанца Хозе.
— А вот мне пришла в голову действительно простая мысль, — выступил Волобуев в роли следователя.
— Послушаем, — Панин обиделся за своего Хозе и слушал придирчиво. — Послушаем вашу версию.
— Зададимся вопросом, что общего между очками, бюстгальтером, штанами и месяцем?
— Что же?
— Принцип двоичности, — торжественно сказал Волобуев. — Два стекла на двух глазах, две штанины для двух ног, две чашки для двух грудей.
— А месяц август здесь при чем?
— Второй месяц года.
— Да вы что такое городите! Август всегда восьмым был! Февраль у нас второй по счету. — Татарников сказал сверху.
— Ах, как же это я… — Волобуев опечалился, ему очень нравилась версия с принципом двоичности.
— Вы еще не посчитали, что рельсов под локомотивом тоже пара, — заметил сверху Татарников. — Этот факт вам поможет, для вашей теории пригодится.
— Далеко вы с вашей двоичностью уйдете! — Панин был рад неудаче Волобуева. — Напрасно вы от моей концепции отказались. Хозе, кстати, довольно распространенное имя…
— Эх, обидно, — сказал Волобуев, — а я уже решил, что кому-то посылают сигнал: «два!».
— Что — «два»?
— Ну мало ли. Просто «два». Тот, кто получает сигнал, знает, что к чему. Может, это значит, что деньги во втором купе. Или еще что. Кстати, не исключено, что месяц август выдрали из блокнота по ошибке — собирались выдрать странички с февралем. Нет, напрасно вы мою версию отвергаете!
— Что нам с вашей версией прикажете делать? — Доценты разгорячились, сидели друг против друга красные, руками размахивали.
— Знаете что, Сергей Ильич, — сказал я. — Поезд придет на Московский вокзал через сорок минут. Вы уж давайте, поднатужьтесь, придумайте что-нибудь. Без штанов нам никак нельзя на конференцию.
— Да как-то и не знаю, что сказать, — с верхней полки отозвался Татарников. — Слишком просто все.
— Ничего себе просто! Голову сломаешь!
— Просто, голубчики, просто. Я вот сразу себя спросил: «Как это так — построил железную дорогу Николай Палкин, а поезд называется по имени Александра Освободителя». Что-то странное мне здесь почудилось.
— Николай построил только первую ветку, — Панин ответил, — с тех пор уж столько
— Как это зачем? Людей возить. Особенно если кто летать боится.
— Это верно, только ведь кроме железных дорог в России никакого другого сообщения почти и нет. Даже если б кто и лететь не боялся, не везде он полететь сможет. Аэропорты у нас совсем не в каждом городе имеются, автотранспорт не везде пройдет. Как добраться из Перми в Вятку? Рейсов таких нет. А из Твери в Рязань? В Сибири или, допустим, в Поволжье железная дорога — единственный вид связи. Отчего мы с байкальской магистралью столько лет корячимся — ничего иного и придумать для связи с Дальним Востоком не смогли.
— Вы это к чему, Сергей Ильич?
— А к тому, что железная дорога — это дело государственное. Николай ее построил, и дело это навсегда останется николаевским. Железная дорога в России — это своего рода закрепощение населения: поедешь только так и только туда, куда рельсы проложены. Поезд — это у нас народный транспорт. Автомобиль у среднего класса, но далеко не у всех имеется, яхты и вертолеты — для господствующего класса. А железная дорога — для остальных, их, таких вот пассажиров, миллионов примерно сто — сто десять. По всему пространству России расписаны маршруты, и ничего в них менять нельзя. Никакие Александры Освободители нашей железной дороге не требуются. Никакие частные поезда тут не пройдут.
— Позвольте, — выступил с опровержением доцент Панин, — ведь в России уже были частные железные дороги! В начале века, еще до Первой мировой! Были инициативные люди! Например, купец Мамонтов строил Ярославскую железку. И на Кавказе были частники!
Татарников только рукой махнул.
— И долго они продержались, частники эти?
— Ну, — доцент Панин шевелил губами, считал, — ну, допустим… лет пять, наверное, продержались.
— Три года, — сказал неумолимый Сергей Ильич. — Только три года, и все их добро государство к рукам прибрало.
— А сейчас так не случится! — Панин сказал свою реплику с некоторой аффектацией, словно хотел убедить не одного Татарникова, а еще когото. Например, себя.
— Думаете, история другой стала?
— Думаю, стала!
— Думаете, побегут частные поезда по России?
— Так вот бежит уже! Мчится!
— У генерала Деникина тоже бронепоезд ходил, назывался «Единая Россия». Ездил взад-вперед в степи по узкоколейке и ничего сделать не мог. Походил бронепоезд, и остановился.
— Наш-то поезд не остановишь!