Советы пана Куки

Кнапп Радек

И через пару дней после моего вселения нам позвонила фрау Симачек, причем она уже знала, что рост у меня примерно метр восемьдесят, на ногах весьма странные кроссовки, и я на удивление оперативно справляю нужду. Единственное, чего она не знала, — в состоянии ли я аккуратно вносить квартирную плату.

Лотар объяснил ей, что я из богатой семьи, и уж что-что, а деньги — для меня не проблема. Кроме того, он представил меня как спокойного молодого человека, слегка склонного к меланхолии, который терпеть не может водку.

После этого фрау Симачек

не могла дождаться возможности со мной познакомиться и заявила, что придет к нам в гости. А это требовало определенных приготовлений. Болек извлек из шкафа пылесос размером с кухонную плиту — агрегат втягивал в себя все, что попадалось у него на пути. И я едва не лишился-таки своих кроссовок.

Лотар тем временем проинструктировал меня, что можно говорить хозяйке, а что — нет. Согласно его указаниям, мне дозволялось лишь сообщить ей, как меня зовут и чем я занимаюсь. Все остальное должно остаться тайной. Неведомо зачем Лотар настаивал, чтобы я представился парикмахером. А когда я стал отнекиваться, утешил меня тем, что Болек, мол, поначалу тоже не хотел становиться инженером. Но постепенно привык и теперь, даже когда бреется по утрам перед зеркалом, нет-нет да и перекинется парой слов с господином инженером.

Когда я, наконец, сдался, мы с Лотаром отправились в центр города за сладостями — фрау Симачек их обожала настолько, что, наверное, даже пошла бы из-за них на преступление.

Мы вошли в изысканную кондитерскую в самом центре, на улице Грабен. За столиками сидела целая куча богатых старых дам, делившихся каждым кусочком торта со своими шпицами и болонками. Официантки, хоть они и ненамного моложе клиенток, одеты, словно воспитанницы закрытой школы для девочек. Лотар оставил меня у входа, а сам подошел к витрине со всякими кренделями, которые выглядели, как золотые брошки, да и стоили не меньше.

Он тихонько приподнял стекло — я успел увидеть, как рука его по локоть ушла под витрину. Извлек шесть бриошей и преспокойно положил их в сумку. Когда я это увидел, у меня остановилось сердце. Но вокруг все чудесным образом шло своим чередом. Официантки по-прежнему носились между столиками, как заведенные, а старушки ковыряли торты и крендели.

Словно Лотар на миг остановил время, а сам как раз в этот миг все и успел. Мне стало ясно: я только что видел, как работает настоящий художник. Когда мы отошли от кондитерской на несколько кварталов, Лотар остановился и с гордостью вытянул вперед руки. Они были недвижны, как камень.

— Смотри, — сказал он. — Не дрожат. Ни разу не дрогнули.

В ответ я показал ему свои. Было похоже, что у меня болезнь Паркинсона в последней стадии.

Лотар печально на меня посмотрел и потрепал по плечу:

— Наступит ли день, когда я достигну таких высот?

Всего этого хватило, чтобы фрау Симачек в моем воображении превратилась в суровую женщину, способную задушить нас голыми руками. И когда я увидел ее в дверях, со мной от смеха чуть не приключилась истерика. Квартирная хозяйка

оказалась маленькой семидесятилетней старушкой с потрепанной сумочкой из крокодиловой кожи в руках. Надето на ней было нечто вроде мини-платья из шерсти и туфли на высоких каблуках. А накрасилась она так сильно, что даже зубам досталось. Я не знал, плакать или смеяться. В конце концов, это была первая жительница Вены, которая ради меня постаралась принарядиться.

— Бог в помощь вам, молодые люди, — приветствовала она нас с порога и, махнув рукой внутрь квартиры, спросила: — Можно войти?

— Ну само собой! Входите же в эту лучшую из комнат, — сказал Лотар, взявший на себя роль хозяина. В обычных обстоятельствах он изъяснялся на изысканном литературном немецком и теперь, чтобы не сбиться с венского диалекта, решил для надежности использовать некоторые выражения из австрийского фильма, который мы недавно вместе смотрели по телевизору.

Фрау Симачек пробралась через кухню в комнату и уселась на свободную кровать.

— Что будете пить, фрау Симачек? — осведомился Лотар.

— Пожалуйста, меланж. Нет, подождите-ка, лучше все-таки черный кофе. В последнее время у меня, знаете ли, что-то с желудком.

— Черный-черный? Сей минут, — крикнул Лотар и помчался на кухню. Но его голова тут же вновь высунулась из-за двери и проговорила: — А вы пока перекиньтесь словечком с Вальди. Вон тот, стриженый.

Фрау Симачек откинулась в кресле и положила сумочку из крокодиловой кожи к себе на колени. Она вздохнула, и взгляд ее остановился на мне.

— У него, наверное, даже имя есть?

Теперь следовала моя реплика.

— Целую ручки, разлюбезная госпожа. Я имею честь зваться Вальдемаром.

Такова была моя первая фраза на венском диалекте. Старания мои не пропали даром, брови фрау Симачек взмыли вверх.

— Ах, даже так! Да у него язык хорошо подвешен. Шарман.

— И денег полон карман, — добавил Болек, сидевший рядом со мной. Пока не было Лотара, он следил, чтобы все шло как надо.

Фрау Симачек ошарашенно на него посмотрела:

— Господин инженер! Просто какая-то эпидемия! И вы тоже заговорили вдруг по-немецки?

Болек покраснел и кивнул:

— Чуть-чуть, самую малость, разлюбезная госпожа.

Фрау Симачек снова повернулась ко мне:

— Вот, значит, как выглядит молодой человек, который желает здесь поселиться!

Я кивнул.

— А денег у вас для этого достаточно? Я беру по две тысячи в месяц.

Я кивнул, будто это само собой разумеется, будто я каждый день раздаю направо и налево по две тысячи шиллингов.

— Позволите ли полюбопытствовать, откуда вы же вы будете родом, молодой человек?

— Из Варшавы, разлюбезная госпожа.

— Варшава? Вы ведь тоже будете из Варшавы, господин инженер?

— Нет, я из Ченстоховы.

— Ах, вот как. Звучит ведь очень похоже. Мы, венцы, не очень хорошо запоминаем все эти чужие названия. А чем вы занимались у себя в Варшаве? Учились, как остальные?