Советы пана Куки

Кнапп Радек

Лотар склонился над духовкой и стал вытаскивать все лишнее. Сковородки одна за другой посыпались на пол. Потом взял со стола утку и проверил, влезает ли она в духовку.

— С ума сошел? Что ты делаешь? Она ведь живая!

— Все живое, пока не попадет в печь.

Болек подошел к Лотару и отпихнул его от духовки. Пока Лотар размахивал руками, пытаясь удержать равновесие, он выхватил у него утку и понес ее в комнату так осторожно, словно это русская хрустальная ваза. Утка с любопытством рассматривала Болека.

Лотар поднялся и топнул ногой:

—

Ты видел? Он украл мою утку! Не выношу, когда у меня что-нибудь крадут.

Он помчался за Болеком. Я пошел за ними, готовый в любую минуту вмешаться.

В комнате нашим глазам предстало весьма любопытное зрелище. Болек сидел на диване и кормил утку булочкой, оставшейся после визита фрау Симачек.

Лотар встал рядом с Болеком и сказал:

— Вальди, посмотри. Ну кто здесь сумасшедший? Кто же кормит свой собственный ужин? Да еще к тому же моей булочкой.

Болек нежно посмотрел на довольную утку и промурлыкал:

— Не слушай его. Ешь. Булочку этот псих украл, как и тебя. Когда-нибудь его поджарят на электрическом стуле именно таким образом, как он собирался зажарить тебя.

Больше всего Лотару хотелось вмазать Болеку, если бы, конечно, тот был раза в два поменьше. В отчаянии он посмотрел на меня.

— Вальди, — простонал он. — Ты же все знаешь. Я не могу допустить, чтобы меня уделали два раза подряд.

Тихим голосом я сказал Болеку:

— Болек, отпусти утку. Поверь, это будет лучше для нас всех.

— Посмотри, как ей нравится булочка. Ничуть не меньше, чем фрау Симачек.

— Отпусти ее.

Болек посмотрел на меня. Он совершенно не понимал, с чего это я встал на сторону Лотара. Но почувствовал, что атмосфера накаляется. Он снова повернулся к утке и погладил ее по головке:

— Ну тебе решать. Хочешь домой? Да? Правда? Ну и ладно. Вам повезло. Она хочет домой.

Он встал и подошел к окну. Снова погладил утку по головке и выпустил ее в ночь. В первый момент утка настолько обалдела, что забыла про крылья. Потом, правда, вспомнила, сделала пару кругов над нашим двором и исчезла за крышами.

В комнате стало тихо, как в могиле. Мы смотрели друг на друга. У Лотара в руке все еще была сковорода. Заметив это, он пошел на кухню и поставил ее на место, в духовку. Потом мы услышали, как дверца закрылась. Болек сел на диван и уставился в выключенный телевизор. Я оперся о подоконник и смотрел в ту сторону, куда улетела утка.

Потом услышал, как на пару этажей ниже кто-то заговорил. Я узнал голос герра Плачуты, говорившего супруге:

— Герлинда, только что из квартиры поляков вылетело что-то большое. Но на землю не упало, а взлетело вверх.

— Вот как? Ладно, завтра с самого утра сообщим об этом фрау Симачек.

В ту ночь мы никак не могли уснуть. Лотар долго не возвращался с прогулки, а Болек беспокойно ворочался в кровати.

— Вальди, ты спишь? — прошептал он.

— Нет.

— Знаешь, из-за этой утки я вот о чем вспомнил. Для меня птицы священны. Мальчиком я однажды нашел в поле раненого аиста. Со сломанным крылом. Товарищи

улетели на юг без него. Я хотел помочь ему, иначе ему было не пережить зиму. Но он оказался гордым. Как только я пытался подойти к нему слишком близко, он так и норовил долбануть меня клювом. У меня до сих пор есть шрам. Знаешь где?

— У тебя только один шрам. На левой щеке.

— Точно. Я хотел надеть ему на голову мешок. Он оказался проворней. Чуть не выклевал мне глаз. Вскоре выпал снег, но гордости у него меньше не стало. Он не прикасался к еде, которую я приносил. Потом ударили морозы. Температура упала до минус десяти. Всю ночь шел снег. Утром я не сразу нашел его. Он стоял возле проруби. Замерз стоя, и снег окутал его, как мех. Когда я дотронулся до его перьев, они сломались, словно стеклянные. Глаза его смотрели туда, откуда обычно приходил я. Но самое удивительное, крыло было в порядке. Похоже, он выздоровел. Все это и вспомнилось мне, когда Лотар притащил утку, понимаешь?

— Да. Жаль только, что ты не рассказал Лотару.

— Зачем? Он бы не понял.

— Поверь, сегодня он понял бы все.

24

К утру понедельника, когда должен был вернуться Бернштейн, я окончательно простился с надеждой раздобыть где-нибудь сорок тысяч шиллингов. Мне оставалось лишь радоваться, что хоть новых неприятностей не прибавилось. А то ведь я мог бы, например, сидеть сейчас в тюремной камере и ломать голову, как объяснить родителям, что мое пребывание в Вене затянется на несколько лет. А так я, наверное, вернусь даже немного раньше срока. Я ни секунды не сомневался, что наступил мой последний рабочий день. Ведь как только Бернштейн узнает, что стряслось с его жестянкой, через пять минут я буду уволен. И мог ли я обижаться? История со скинхедами казалась настолько неправдоподобной, что я и сам уже сомневался в ее правдивости.

Поэтому утром в магазине я так сильно нервничал, что, отпирая дверь, чуть не сломал в замке ключ. Только с третьей попытки мне удалось войти. Первым делом я вытащил из кармана водяной пистолет, внимательно его рассмотрев, вставил ценник в ту самую щелочку, из которой в самый неподходящий момент на стол доктора Хефтля закапала вода, и положил рядом с остальными. По его виду невозможно было ни о чем догадаться. Потом прошел в кабинет Бернштейна и поставил чайник. Взгляд мой упал на настенный календарь, и я расстроился еще сильнее. Бернштейн взял меня на работу ровно месяц назад. Не так я представлял себе этот юбилей. Заварив чай, я уселся за кассу, как преступник в ожидании приговора.

Вскоре после полудня пришел Бернштейн. Он выглядел бледным и усталым, будто не спал ночь. На несколько минут он скрылся в своем кабинете, но вскоре вышел оттуда со стулом и чашкой свежесваренного кофе. Стул он поставил рядом с прилавком и сел.

— Ну как дела? — спросил он.

— Нормально, — ответил я.

Сообщение о том, что я задолжал ему сорок тысяч шиллингов, я приберег напоследок.

— А ярмарка игрушек прошла неудачно. Единственной игрушкой стал я сам.