Совместный исход. 1976
Шрифт:
Алесандров снова возразил: "Вот и неправильно, что согласились. Киссинджер пять раз в этом году в Японии был. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. Но не изменилось в пользу американцев. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, еще куда-то - пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас дать им. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это - крупнейшая страна и она хочет иметь дело с нами. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом и смысл дипломатии. Неправильно вы поступили, Леонид Ильич».
В дело вступил Блатов. Что-то проговорил в этом же духе своим методичным нудным тоном, но достаточно настойчиво. Мы заговорили
Мы вскоре переместились в зимний сад. Сели работать , но дело не шло. Через час вошел Брежнев. Направился прямо к Александрову: «Ты победил, Андрюша. Сейчас я целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтоб он ехал в Японию».
В другой раз, в той же тональности, пошел еще один разговор в таком же духе: Брежнев напомнил, что на переговорах в Вене натовцы выступили с предложением: они убирают из Европы тысячу ракет с ядерными головками, а мы - тысячу танков. Это - для начала, чтоб сдвинуть переговоры с мертвой точки. «С точки зрения безопасности, - продолжал Л.И., - препятствий вроде нет. Ни американцы, ни немцы на нас после такого соглашения не нападут. Тут и бояться нечего. Вопрос в другом: друзья в социалистических странах будут против. Им наши танки нужны по совсем другим причинам. А так бы я и не такое соглашение пошел. Не знаю, слышал ли ты об этом (обратился к Андрею Михайловичу)? Нет? Об этом знает только Суходрев (переводчик). Я это говорил с глазу на глаз Никсону. Я ему предложил: давайте наш Верховный Совет и ваш Конгресс торжественно заявят, что никогда каждая из наших стран ни под каким видом не нападет на другую ни ядерным, ни каким другим способом. Примем такие законы и объявим об этом на весь мир. И добавим, что если кто-либо третий нападет на одного из нас, другой поможет обуздать нападающего. Никсон очень, помню, заинтересовался этим предложением. Но потом его затравили и сбросили. Так это все и кануло.
А теперь вот даже после Хельсинки - и Форд и Киссинджер и всякие сенаторы - требуют вооружать Америку еще больше, требуют, чтоб она была самая сильная. Угрожают нам - то из-за нашего флота, то из-за Анголы, то вообще что-нибудь придумывают. А Гречко - ко мне. Вот, говорит, нарастили здесь, угрожают «повысить» тут. Давай, говорит, еще денег - не 140 млрд., а 156. А я что ему должен отвечать? Я - председатель Военного Совета страны, я отвечаю за ее безопасность. Министр обороны мне заявляет, что если не дам, он снимает с себя всю ответственность. Вот я и даю, и опять, и опять. И летят денежки»...
Таков был первый разговор «о разоружении». Потом уже в расширенном составе (приехали экономисты) за обедом Андрюха опять напомнил об инициативе НАТО. Брежнев резко отреагировал: не будем мы принимать этого предложения. Не раз ведь разговор был о чем-то подобном с американцами. Я им всегда отвечал, что это нам не подходит. А теперь - вроде бы я испугался. Надо подготовить отрицательный ответ, - распорядился он.
Все мрачно молчали в ответ. Никто не вякнул.
Продолжение случилось за день до отъезда, 26 декабря. Вечером после охоты Брежнев зашел в комнатку рядом с зимним садом, мы ее называем телевизионной. Там Бовин обычно сидит сочиняет, поглядывая одновременно на экран. Потом начал подтягиваться «народ». Разговор шел о чем попало. Брежнев заметил (в который раз) - мол, слишком много всяких бумаг и (в шутку), а вот Андрей все подсовывает новые.
Андрей завелся: А что вы обижаетесь, Леонид Ильич. Можем и не докладывать. Как
хотите!
Брежнев: Ну, что ты опять! (вроде как - нервничаешь).
– Да, нервничаю. И не могу иначе. Вот, что, например, делать с предложением НАТО? Очень легко - сказать «нет». Но ведь есть большая политика. Хотим мы продолжать разрядку или только говорить, что хотим. Мы же начали - «что политическую разрядку надо дополнить военной». А теперь что получается? Сами ничего не предлагаем. Они же предлагают совсем
Брежнев встал и ушел. Андрей за ним, жестикулируя и что-то объясняя. Брежнев крикнул, оглянувшись: «Ужинать!» Но, спустившись вниз, он завернул в комнату охраны (там же узел связи) и минут 40 говорил по телефону. Вышел и объявил: «Поручил Гречке готовить предложения по Вене. Пусть подумают, как отреагировать на НАТО'вский ход. И велел ему провести до приезда Киссинджера (19.01.76) какие-нибудь маневры и пригласить туда натовцев».
3 января 76 г.
Закончу про Завидово. (Если потом что-то всплывет в памяти, буду фиксировать). Сейчас вспомнил следующее. Как-то вечером, незадолго перед отъездом, за ужином включили телевизор. Там что-то про предстоящую Олимпиаду. Брежнев говорит: «Какой это дурак предложил устраивать ее в 1980 году в Москве?! Это же глупость! Угрохаем кучу денег, а зачем это нам?. Косыгин все волновался по этому делу. Как-то звонит мне - не возражаю ли я, чтоб его заместитель Новиков был председателем олимпийского комитета у нас? Я сказал - «пусть!» А сам подумал: черт-те чем человек занимается. И в голову ему не приходит, что кроме нескольких антисоветских скандалов мы ничего от этой Олимпиады иметь не будем». И т. д. Все за столом наперебой поддержали, приводя свои аргументы. Впрочем, кажется, Русаков сказал: мы слишком далеко зашли с этим, и сразу отменить - шум будет невероятный. Я добавил: и опять припишут наш отказ тяжелому экономическому положению.
Брежнев отреагировал на реплику так: Конечно, не завтра это (отказаться) надо сделать. Надо выбрать удобный момент, подготовиться пропагандистски, но отменить эту олимпиаду у нас надо обязательно.
19 декабря был день рожденья у Леонида Ильича. Он задолго начал об этом говорить. Чувствовалось, что придает этому значение, как и вообще - оценивает себя очень высоко, и - безусловно. Сомнения с чьей-либо стороны в масштабах его роли, кажется, даже не вызвали бы у него гнева. Они просто показались ему нелепыми и смешными. Заранее сказал нам, что не хочет встречать день рожденья в кругу «своих коллег». Придумал отговорку: «У Устинова, мол, недавно жена умерла, ему не до веселья, а не звать - неловко! Несколько раз повторял этот аргумент. С Викторией Петровной (женой) мы, говорит, давно условились «на этот счет» - тут обид не будет. А праздничный торт она «спечет» нам и пришлет, а мы выпьем за нее тут».
Однако, он слетал-таки на вертолете в Москву, побывал только дома, и ни с кем из «коллег» не встречался. Хотя (судя по звонкам ко мне Пономарева) они явно рвались, чтоб поздравить хоть по телефону.
Черненко собирал поздравительные телеграммы и прислал список авторов Брежневу. Тот говорил нам, что все обкомы поздравили и т.д. Но особенное удовольствие ему доставили «письма трудящихся». Впрочем, это были не только поздравления. Это и письма к XXV съезду. Зачитывал нам выдержки: один предлагает сделать Брежнева генералиссимусом, другой - пожизненным Генсеком, третий дает оценку его заслуг в стихах. Брежнева явно волновали такие вещи. Он с некоторым простодушием одобрительно комментировал восторженные и часто наивные оценки его деятельности.
А в 6 часов вечера Л.И. (опять же на вертолете) вернулся в Завидово. С 7 до 12 - до полуночи сидели за столом , «при свечах».Говорили тосты. В общем, можно сказать, грубого подхалимажа не было. Все говорили дело - о действительных его заслугах и действительно хороших его человеческих качествах. Я тоже говорил...
Некоторые черты характера реализовались в делах, для страны и мирового значения... сочетание не наигранной простоты и государственного масштаба. Получился несколько восторженный тост. Но я не откажусь ни от одного своего слова.