Совок и веник (сборник)

Кантор Максим Карлович

Доменик, конечно, все слышит, уходит в дальний угол мастерской, там страдает от своей неполноценности. Здоровенный спортсмен, игрок в регби, он переживает. Ему не приходит в голову восстать – поспорить с Мэлвином, например, о первенстве английской нации. Он просто томится.

Меня англичане в расчет не берут – смесь русской и еврейской крови для них представляется нонсенсом. При мне они охотно ругают другие народы: ну что может возразить русский еврей, если при нем костерить ирландцев, французов, поляков, шотландцев, бельгийцев и американцев?

Поляков в

Лондоне сегодня несчитано, и все на ремонтных работах, поляков не любят за их живучесть (сказалось ли здесь отношение Черчилля к Польше?). Ирландцев не любят традиционно, прежде на гостиницах писали «no black, no irish». Французов не любят за то, что они французы, – когда я завел берет, меня стали дразнить «мсье Пьер», просто потому, что быть похожим на француза смешно. Бельгийцы – тупорылые, шотландцы – скупые, немцы – дураки. Словом, коренной англичанин имеет свои взгляды на национальный вопрос.

С американцами дело, конечно, сложнее. Американцы – союзники в войне с bloody bustard Saddam, и вообще с ними много общего.

Сегодня речь шла о Меган Фишпул – о нашей Меган! – и Мэл явил звериный лик британского националиста и капиталиста. Я спросил у Мэлвина, знает ли он, откуда Меган родом, знает ли он, что Меган – американка.

– Я знаю, Макс. Seriously. I’m informed.

Он сказал это с таким выражением, будто он генерал армии, а я доложил ему, что полковник Фишпул – шпион.

– Ты отличаешь англичанина от американца? – вопрос глуповатый, признаю. Я имел в виду то, что Меган уже двадцать лет прожила в Лондоне, усвоила характерный лондонский стиль: рваная юбка, шлепанцы на босу ногу. Чикагские девушки выглядят иначе, одеваются почище. Я имел в виду то, что она разделяет их жизнь.

Мэл, когда его спрашивают об очевидных вещах (например, брать у Дианы одну отбивную или две), поднимает брови на круглом лысом лице.

– I do, Max. Honestly. Отличаю.

– А как отличаешь? Вот Меган работает с вами лет десять. И по-английски хорошо говорит.

– Yeah. She does.

– Но ты ее за свою не считаешь.

– Not really, Max. Она нам чужая.

– Почему, Мэл?

Мэл растерялся, повернулся за помощью к Колину. Тот пожевал губами, поразмыслил.

– Мы не можем ей до конца верить, Макс.

– Да, – сказал Мэлвин, – в этом все дело. Мы не можем ей верить. We do not trust her!

– Но почему?

– Она не англичанка.

– Только англичанам верите?

Колин с Мэлвином посмотрели на меня. Сам-то ты как думаешь? – говорил их взгляд.

– That’s right, Max.

В эпоху глобализации, когда правители мира внедряют общие стандарты цивилизации, чудно было слушать такое. Да и вообще – разговор происходил в Брикстоне, не странно ли именно здесь высказывать имперские взгляды? Все-таки Брикстон – это место, где живут преимущественно не-англичане. То есть иные из этих темных людей – британцы по документам (а многие и нет, документы в Брикстоне не в чести), но по крови практически никто не англичанин. Негры с Ямайки, индусы, африканцы из разных мест Африки, поляки, кого только нет – интернациональная помойка.

Но

дело даже не в этом. О том, что он не может верить Меган, говорил тот, кто украл у девушки деньги. Но нет, и это не главное. Главным было то, что здесь, в Брикстоне, мы были окружены вопиющей, оглушительной нищетой. Она смотрела на нас изо всех щелей, из-за каждого поворота. Может быть, на Пикадилли и возникает желание провернуть выгодное дельце, облапошить партнера – но как такое может прийти в голову в Брикстоне? Как может бедняк унизить бедняка, обмануть собрата по бедности? Мне захотелось обидеть Мэлвина, сделать ему больно. Пробить шкуру Мэла непросто, но я постарался.

– Ты, Мэл, думаешь, вы прожили бы без эмигрантов? Вот ты поляков ругаешь, а ты бы пошел плитку класть в метро?

– Я не ругаю поляков, – Мэл чавкал бутербродом с тунцом. – Пусть себе кладут плитку. Не возражаю.

– Ты шотландцев ругаешь, а чей виски ты пьешь?

– А я могу без виски. Я джин больше люблю.

– Что, может, и не привозить в Англию виски?

– А может, и не привозить. Не надо к нам что попало возить.

– Вот вы держитесь за свою страну, к вам не въедешь, визу не дадите! Думаете, отраву сюда завезут, да? Но трудности только для порядочных бедных людей, а для ворья – пожалуйста! Дорога открыта! Русских не пускаете? Черта с два! Ваш мэр Кэн Левингстон разрешил всем русским бандитам и мерзавцам купить особняки за десятки миллионов. Раньше индийские раджи скупали, теперь вся русская грязь переехала в Лондон. И вы, Britons, им жопу лижете! Понял, Мэлвин? Жопу вы нашим бандюгам лижете! Посмотри на своих лордов и сэров – они все пошли в обслугу к нашему ворью!

Мэл побурел от злости.

– Никуда мы не пошли.

– Еще как пошли! Побежали! Жопу лизать вы, англичане, мастера! Вы только нищих горазды обижать! Тут вы молодцы, всех обскакали! А перед богатыми на задние лапки становитесь!

– Много ты про нас знаешь, – сказал Колин.

– Что надо, все знаю! И как ваши галеристы к нашим богатым ворам на поклон бегают, и как ваши певцы к нашим бандюгам на дни рождения летают. Ваших англичан только рублем помани – на карачках приползут! Любую дырку до блеска вылижут!

– Не смей так говорить про Англию, Макс, – сказал мне маленький и гордый Колин.

– Негров ругаете, а вся ваша британская музыка вышла из негритянских блюзов. Своей-то у вас нет и отродясь не было. Какая такая музыка у англичан? – Я был злой и говорил резко. – Ну хоть один приличный композитор у вас есть? Бриттен, что ли? Дрянь ваш Бриттен, мухи дохнут. А весь ваш рок и музыкой-то не назовешь. А философы у вас есть? А художники приличные? Гольбейн один, и тот немец. – Мэлвин с Колиным напряглись, англичане не любят, когда с ними так говорят. – Немец, да! И нечего так смотреть, правду говорю. Люсьен Фройд – австриец. А Бейкон – ирландец. Ну, разве что Хогарт у вас был да Констебль, – но не Леонардо! Извините, дядя, Леонардо ваша нация не производит! Все сейчас носятся с вашим английским искусством, а где оно? Искусство английское – что, Херст ваш убогий?