Совок и веник (сборник)
Шрифт:
Однажды в Оксфорде, в Пембрук-колледже, мне неожиданно выделили чистую квартиру со сравнительно новой мебелью. Я даже растерялся – так это было непохоже на старый добрый Оксфорд. Заглянул в ванную комнату, ахнул: чистый кафель, европейский смеситель. Отопление работает – а это уж вообще ни в какие ворота не лезет. Посмотрел, что творится на кухне: чашки сверкают, плита вымыта. Я встревожился. И успокоился только когда сел к письменному столу, и стул рассыпался подо мной на части – он был склеен из кусочков.
Вот и сегодня – этакое буколическое окошко в доме, за окошком сад, вдали церквушка, а захочешь выглянуть в сад, понюхать розы, потянешь за раму – и рама вылетит к чертовой матери.
Посудите сами: излагаю сухие факты. В доме стена толщиной десять сантиметров, гнилая рама с треснутым стеклом, канализация в плохом состоянии, вечные засоры, напор воды такой, что попытки спустить воду в клозете задерживают посетителя на полчаса, – вот вам и хваленая английская крепость. А Лондон – не Сицилия, прошу учесть. Если окна нет, отопление не работает, льют дожди и воет ветер, там довольно противно. Случай с рамой произошел в респектабельном квартале Лондона, в Бейсвотер, на границе с Кенсингтоном, так что обитатели дома могли утверждать, что проживают в Кенсингтоне. Владельцы этой пафосной недвижимости выставили свой трехэтажный домик на продажу за два с половиной миллиона (отмечу вскользь, что продать до кризиса не успели, надеюсь, не по моей вине). Ну мыслимое ли дело – требовать такие деньжищи за объект, в котором рамы оконные не держатся, и дерьмо спустить не получается? А еще Кенсингтон (Бейсвотер?)! Это означает только одно: дома на окраинах еще хуже. Каково быть бедняком в Лондоне – об этом и думать больно.
Впрочем, лондонскую бедноту я вижу в Брикстоне каждый день, могу подробно рассказать, как устроены их жилища. Щели между рамами и стенами такие, что руку можно просунуть. Туда набивают всякий строительный мусор, заделывают чем попало, но все-таки из щелей дует. Отопление не включают из экономии – и зимой внутри дома температура градусов десять тепла, не больше. Итальянским беднякам хотя бы не холодно, на улицах Италии апельсины растут. А в России и Британии недвижимость становится знаком социального неравенства вдвойне и втройне.
Разумеется, я поделился соображениями с Мэлвином и Колином. Я полагал, что их классовая ненависть к богатым на севере столицы поможет в разговоре.
– Послушайте, – сказал я им, – какие странные в Британии дома. Построены кое-как, удобств никаких, толкнешь – разваливаются. А стоят по два миллиона. Чушь какая.
– Хорошие дома, – сказал Колин с обидой.
Он как раз подписался на ипотеку и носил в бумажнике фотографию нового жилища. Чуть что, лез в карман, раскрывал невзначай бумажник и показывал всем: вот, не угодно ли? Так себе домик, если честно.
И Мэлвин поддержал товарища:
– В Британии, Макс, очень хорошие дома. I tell you. У нас хорошо строят, Макс.
– Да ладно тебе. Come on! Ваши ванные – это же ужас! Даже не помоешься как следует. Краны раздельные, плещись, как хочешь. А лестницы ваши идиотские? Вместо нормального коридора – лестница. Спишь на втором этаже, умываешься на третьем, обедаешь на первом, а готовишь в подвале. А если ночью писать захочется? Как здесь старики живут, не понимаю!
– Нормально живут, – сказал Колин и посмотрел в сторону.
Он недавно рассказывал, что его мама упала. Вдруг понял, как она упала. Пошла, должно быть, старушка ночью в ванную, зацепилась за коврик, из двери ванной вывалилась прямо на лестницу, и вниз по ступенькам – бабах! И это они называют нормальной жизнью! Гнилые коврики в ванных – кому, зачем, в каком бреду придет в голову класть в ванную комнату
У нас в России, подумал я, все обстоит прямо наоборот. На улицах – мерзость запустения, и всем на это наплевать. Живем как придется, начерно живем – плюем под ноги, мусорим, пакостим. Зато внутри, там, где кончается общественная помойка и начинается личная жизнь, – там хорошо несказанно! Возможно, забота о социальном строительстве оттеснила в английском сознании заботу о доме как таковом? Построили свободное общество, а остальное не важно?
Они даже не знают, какими бывают дома. Посмотрели бы мои брикстонские друзья на дома на Рублевке, они бы с ума сошли. Просто сошли бы с ума – и все. Я представил себе, что было бы с Колином, если бы он увидел дом моего приятеля Сереги Вострикова. Сначала припадок нервного смеха, потом потеря дара речи, потом тяжелая депрессия – и все, кончена жизнь: потекут тягучие долгие дни в сумасшедшем доме на таблетках и капельницах.
– Знаете, какие в России шикарные дома? – спросил я их.
И рассказал про дом Сереги. Гранит и мрамор, просторные залы, открытые террасы, ярусами ниспадающие в Москва-реку. Мне приходилось бывать в богатых домах у знаменитых западных богачей – но ничто не могло сравниться с увиденным у Сереги на Рублевском шоссе. Сады Семирамиды, я считаю, лишние среди семи чудес света. Я бы на место этих садов поставил дом Сереги Вострикова – кому интересны эти сады? Александрийский маяк, Колосс Родосский, дом Сереги Вострикова. А Серега, кстати, не лорд, не член парламента, и даже по-английски до недавнего времени не говорил. Просто рядовой российский ловкач. И дом его, добавлю, – довольно заурядное явление среди рублевской архитектуры, там и не такое бывает. Один мой знакомый архитектор построил поселок для газовых магнатов – там каждый дом такой. Я рассказал о серегиных хоромах ребятам.
– Такой вот дом в Москве у одного моего товарища, – закончил я описание.
Колин и Мэлвин слушали, притихнув. Мэл даже жевать перестал. А Колин сделался очень бледен, так с ним бывает, когда ущемляют интересы Британии в целом, или клуба «Манчестер юнайтед» в частности.
– Но так живут, наверное, не все, – сказал Колин.
В его голосе мне послышалась надежда. Нет, не то чтобы он был рад, что русские живут в плохих условиях, просто он привык знать, что в России живут плохо, и это знание как бы помогало ему переносить брикстонские тяготы – всегда делается немного легче, если ты знаешь, что соседу хуже, чем тебе. Он ждал обычных в таких случаях рассказов о том, что основная масса русских томится в трущобах, подвалах, лагерях. Я и сам порой говорил им нечто похожее, клял российскую действительность. А сегодня что-то не хотелось. Подчиняясь внезапному порыву, я сказал:
– Не все. Но подавляющее большинство. В Москве – каждый второй.
И почему-то их эти сведения расстроили.
– У всех такие дома?
– У москвичей-то? Практически да, у всех.
– По сколько же квадратных футов на человека?
Квадратные футы надо умножить на десять, чтобы получить примерный эквивалент метрам. Я произвел обратную операцию и сказал:
– Примерно по 800 квадратных футов, – так я им сказал. Получалось по восемьдесят квадратных метров на человека. Это, конечно, не вполне правда. Но мне очень хотелось, чтобы это было правдой, – вот я и сказал.