Совок и веник (сборник)
Шрифт:
Доля дачника
Город-сад, обещанный некогда большевиками, построен не был – зато на отдельных участках в Подмосковье утопия воплотилась в полной мере. И не только в Подмосковье: частные сады цветут по всему просвещенному миру.
Сидим мы у Дианы, кушаем кемберлендские сосиски (не путать с кентервильскими привидениями), а Мэлвин разворачивает газету и тычет мне в нос картинку. На картинке пухлогубая блондинка гладит сенбернара, сидя на пороге большего дома. И подпись: «Известная мисс Пупкина, дочь российского нефтяника Пупкина, любит приезжать в свой лондонский особняк». В Лондоне у юной Пупкиной дел полно – она посвятила себя дизайну, а также любит пройтись по ресторанам. «Люблю
Если вдуматься, ну что мне сделала Пупкина? Почему ее задорное лицо вызывает у меня неприязнь? Отчего не могу я ей простить сенбернара и стиль фьюжн? Видимо, коммунистическая мораль впиталась столь глубоко в организм, что, несмотря на убедительные разоблачения коварства основоположников, я не могу в полной мере восторгаться капиталистами и их чадами.
Знаю сам, что неправ! Понимаю, что это косность и мракобесие – не любить юных принцесс отечественного капитализма. А вот поди ж ты, лезет из меня звериная советская закваска. Говорю себе: ты неправ, опомнись! Возлюби Пупкину! А не получается! Так вот и копится народный гнев, думаю я. Смотрят люди русские на фото юной Пупкиной, страдают, переживают, читают роман Толстого «Воскресение», а потом в один злосчастный день берутся за вилы. И невдомек варварам, что, потерпи они каких-нибудь полтораста лет, пришли бы новые, просвещенные Пупкины, которые обязательно дали бы каждому недовольному по трехкомнатной квартире. Но нет, не понимает дикарь, ярится на фото в газете!
И главное – почему такие же точно картинки, но с благостными физиономиями английских домовладельцев, не вызывают гнева? Мы с Мэлвином хладнокровно разглядываем интерьеры в усадьбах английских лордов, и желание подпалить недвижимость не возникает. Помнится, мы два месяца подряд читали репортажи о том, как Бэкхэмы (футболист и его жена-певица) обустраивают свой новый особняк, пятый по счету, но никакого классового протеста не обнаружилось. Или вот статейка о продюсере из Ливерпуля, который купил палаццо в Италии, – и опять: ноль эмоций. Посмеялись, и снова принялись за невкусные сосиски. Почему так? Оттого ли, что своему можно простить больше, чем чужому, – или впрямь английские богатеи ведут себя пристойнее?
Лишь однажды Колин возмутился поведением богача английского подданства. Было так: мы просматривали газеты и наткнулись на опус художника Херста, рекламируемый компанией «Саатчи и Саатчи». Речь шла об очередной акуле, распиленной пополам, – кстати, тут же сообщались цифры, почем произведение продано. Обычно сдержанный Колин внезапно сделался злобен, лицо его исказилось.
– Я бы самого этого Чарльза Саатчи распилил пополам, – заявил Колин, – и засунул бы половинки в аквариум.
Он помолчал, разрезал пополам сосиску, поглядел на две розовых половинки и добавил:
– Вот так бы я и его разрезал. И плавали бы в растворе две половинки сэра Чарльза. Неплохо, а? И написал бы на этикетке: «Саатчи и Саатчи».
И засмеялся своей жестокой шутке.
– И в галерее бы показал. Пусть люди смотрят.
– А что? Верно, Саатчи и Саатчи! – Мэл насадил на вилки половинки сосиски и стал вертеть вилками в воздухе. – Саатчи и Саатчи! Ха! Вот потеха! – И Мэл тоже захохотал.
Хорошо, что Чарльз Саатчи не случился в ту пору в харчевне у Дианы в Брикстоне. Ему могло не поздоровиться.
Вообще есть в англичанах этакая спонтанная жестокость. Говорят про их «сдержанность»,
Но возможно, дело еще и в национальном характере. С моей точки зрения, нация, произведшая крикунов рок-музыкантов, должна давать выход страстям и на бытовом уровне. Страсти в каждом бурлят – один по сцене скачет с микрофоном, а другой хватается за кухонный топорик.
Мои наблюдения говорят следующее: в русском человеке раздражение копится долго – а в британце ярость вспыхивает сама собой. Русскому надобно осознать правоту Толстого, принять логику Ленина, пережить голод и холод. А британец молчит, какао пьет, ничего, кроме газеты «Sun», никогда не читает, а потом – раз, и голову Карлу Стюарту оттяпает! Может быть, именно это английское свойство спонтанно приходить в бешенство и кромсать все живое окрест и является гарантией хваленой британской свободы? Недаром Сталин поднял тост за долготерпение русского народа. Ох, знал тиран, за что пить!
Иногда ребята в Брикстоне просят рассказать что-нибудь из русской истории. Мы устраиваемся так: Мэл сидит, склонившись над рисунком, – по вечерам, когда работа заканчивается, он рисует котов, Колин наливает стакан вина и садится в кресло, а Меган с чашкой чая бродит по комнате. Мэл сидит к нам спиной, мы видим, как движется его рука, это он рисует шерстинки у кота. Волосок к волоску, каждый волосок внимательно вычерчен. Мэл рисует котов, а я описываю события в России, предшествовавшие Первой мировой, голод, стачки, погромы, Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, сталинский террор, и так далее. Ребятам интересно.
– Stalin was bloody bastard, – сообщает Мэл через плечо, и – чирк-чирк, котику на хвостике волоски рисует.
– Да, – говорю, – bastard.
– Убивал людей, fucking son of bitch! – и котику усик выделывает. По затылку Мэла видно, что ему самому нравится рисунок.
– В России всегда друг друга убивали. Но при Сталине больше, чем обычно.
– Это Сталин устроил fucking revolution?
– Как может один человек устроить революцию? Страна больная, вот и вышла революция.
– И богатые уехали?
– Почти все.
– Без богатых хуже стало?
– Появилась партийная номенклатура.
– Fucking communists! А сегодня кто правит?
– Новые богатые. Ты сам видел в газете.
– Думаешь, новая революция будет? – чирк-чирк по бумаге.
– Вряд ли.
– Bloody hell! У вас интересная история, Макс!
– У англичан что, неинтересная?
И мы говорим о Вильгельме Завоевателе, об Иоанне Безземельном, Уоте Тайлере, Кромвеле, и так далее. Мэл отрицает всякое сходство с российскими драмами.