Современная африканская новелла
Шрифт:
Приказчик самодовольно рассматривал его, отсчитывая деньги. Он не стал торговаться и, безразлично сунув деньги в карман, вышел из магазина. Синий галстук в белую полоску, помятый и грязный, похожий на выброшенную рождественскую елку, сиротливо болтался на шее. От парусиновых туфель шел терпкий запах.
Он вернулся домой с двумя бутылками и первым делом включил приемник. Но индикатор не загорелся. Попробовал снова — тот же результат. Тогда он сообразил, что в сети нет тока. Повернул рычажок и переключил приемник на батарейное питание. Засветилась шкала, и в комнату полилась музыка.
Вошла тетка. Ее вид не предвещал
— Ты забыла про батарейки. — Он захохотал. В сердцах она хлопнула дверью.
Скинув туфли, он рухнул на кровать, поставив рядом бутылку.
Утром его разбудил запущенный на всю мощь приемник. В горле пересохло. У кровати стояла нераспечатанная бутылка. Откупорив ее, он жадно припал к горлышку, вино полилось по лицу.
Вскоре батарейки сели, и целый день он томился и изнывал в своей комнате в ожидании вечера. В окно ему видны были часы на заводской башне. Еще часа четыре, пока тетка не включит электричество. Он заворочался на кровати, устраиваясь поудобнее и стараясь заснуть.
Когда проснулся, в коридоре уже горел свет. Значит, можно включить приемник. Он зашарил по шкале, то и дело переключая диапазоны. Какие только станции не попадались ему! Бразильская самба… Он непроизвольно задергался в такт барабанной дроби. Из Мексики передавали карнавал, и ему виделись развеселые сеньориты и кабальеро с гитарами, отплясывающие фанданго. Плачущий кларнет вел мелодию американского блюза.
Он повернул ручку громкости до отказа, и музыка, затопив комнату, хлынула в коридор и обрушилась вниз по лестнице, наполнив весь дом. Музыка успокаивала, как наркотик. Но вдруг все смолкло. Погасла лампочка в коридоре. Схватив приемник, он бешено затряс его. Послышался голос тетки:
— Ну, как ты теперь запоешь, голубчик? Это я выключила свет. С меня хватит. Завтра же убирайся отсюда вместе со своей погремушкой! — Тетка засмеялась, смех становился все громче, громче, и ему показалось, что умолкший транзистор каким-то чудом вселился в нее: «Хи-хи-хи, ха-ха-ха».
Он съежился под одеялом, заткнул пальцами уши.
«Хо-хо-хо, ха-ха-ха», — все плясало от теткиного хохота. Откинув одеяло, он схватил приемник и изо всех сил шмякнул его об стену. «Хи-хи-хи, хо-хо-хо», — не унимался дьявольский смех. Его била дрожь. Это невыносимо! Он заставит ее замолчать. С горящим взором сгреб он пустую бутылку, отбил о край стола донышко и, крадучись, вышел из комнаты…
Филис АЛЬТМАН
(ЮАР)
ОДНАЖДЫ В СУББОТУ
Перевод с английского С. Митиной
Йапи Грейдингу было девятнадцать, и обычно он всю неделю не мог дождаться короткого субботнего дня. Он, как всегда, вернулся с работы в полдень, наскоро проглотил завтрак и, невнятно извинившись перед матерью и сестрой, побежал в ванную. Здесь он сбросил костюм, который носил в будни, и, оставшись в трусах и майке, тщательно вымыл лицо, почистил зубы, прополоскал горло и пожевал лепешку, освежающую дыхание. Потом, негромко насвистывая, пошел к себе в комнату и вынул из шкафа чистую рубашку. Сегодня он выбрал ярко-красную, в продольную черную полоску, а к ней — темно-зеленые джинсы, такие обтягивающие, что ходить было трудно,
— Опять в кино собрался? — В голосе ее слышался упрек.
— Ты ведь знаешь, ма, в субботу днем я всегда хожу в кино.
— Кино, ох уж это кино! Выдумка дьявола. В жаркий день забиться в темный зал и смотреть богомерзкие картины с голыми женщинами.
Ничего не ответив, он повернулся к зеркалу и стал внимательно рассматривать свои зубы. Да, женщины. Душная темнота зала, любовные приключения на экране, гладкое бедро и нежная круглая маленькая грудь сидящей рядом девушки. Он почувствовал, как тело его напряглось… Но мать продолжала стоять за спиной. Она не уходила.
— Если бы отец был жив… Он так старался вырастить тебя порядочным, богобоязненным.
— Ма, какого дьявола! Ну что плохого в кино?
Мать обиженно вздохнула.
— Да ты еще богохульствуешь! И за что только бог меня так наказывает?
Он недовольно повернулся, чувствуя, как в нем закипает злость. «Опять она за свое!» — подумал он. Прислонясь головой к двери, мать тихо заплакала, и злость его сменилась жалостью. Какая она худенькая, бледная, беззащитная! Хрупкая фигурка в длинном черном платье… Он неловко обнял ее за плечи…
— Ма, ну не плачь. Никакой это не грех — сходить в кино. Все мои товарищи ходят.
— А про мать ты забыл? Мне-то что делать? Сидеть одной дома? Хендрина пошла к Летти. Если бы папа был жив, все было бы по-другому, но я совсем одинока, а моим детям на это наплевать.
— Ма, — в голосе его послышалось раздражение, — вовсе нам не наплевать. Ну что мы должны делать? Ты же никуда не хочешь идти. Почему ты не сходишь к бабушке?
— Не могу я ходить туда каждый день.
— Ну ладно. Мы… А почему Хендрина ушла? Могла посидеть с тобой. Дочь должна все свое время проводить с матерью.
— Хендрине нужно бывать на людях. Ей уже двадцать пять, а она все еще не замужем. Где же ей встречаться с людьми, если она будет сидеть дома? А так никто не сможет сказать, что я ей мешаю.
— Ну ладно. Это верно. Но ведь я молодой, ма. Никто из моих товарищей не сидит дома.
— Ну что же, иди. Оставь меня одну. Я привыкла. — Она вытерла глаза и сердито вздернула подбородок. — Ступай в свое кино!
— Послушай, ма, — проговорил он медленно и неохотно, — завтра я пойду с тобой в церковь.
Глаза ее засветились, она прижала его к себе.
— Сыночек мой… Ты хороший мальчик.
Он принял эту ласку с каменным лицом. Опять она заманила его в ловушку. Так повторялось почти каждую субботу. Мать начинала плакать, и он тут же обещал пойти с ней в церковь. Ах ты черт, вот дьявольщина какая! А теперь он уже опаздывает. Он торопливо поцеловал ее и, выскочив из дому, бросился за трамваем, который шел в центр.
Плюхнувшись на сиденье, он тут же позабыл о сцене с матерью, предвкушая радости субботнего дня. Он и его дружок Даниель Босхофф взяли себе за правило — никогда не приглашать одних и тех же девчонок дважды, и потому им приходилось хорошенько просматривать очередь у кино. Они прохаживались взад и вперед мимо девушек в тонких летних платьях, бесцеремонно их разглядывали, подмигивали им. После того как выбор был сделан, применялся испытанный метод.