Современная австралийская новелла (сборник)
Шрифт:
Он мог бы им все рассказать, подарить им весь свет, этим смертникам, воплощениям отчаянья, этим жалким существам, бледным, чуждым солнца и ветра, жиреющим, ко всему слепым и глухим, — людишкам, которые, кажется, затем и родились, чтобы весь век ждать смерти. Суетились по пустякам и ждали неведомо чего, как обезьяны в клетках, — ни о чем не заботились, знай почесывали зад.
Сколько они потеряли! Он бы порассказал им, дохнул в их бледные, одинаковые лица соленым ветром дальних стран, пускай бы они отшатнулись и слиняли бы их застывшие, сытые улыбки. Дурачье! Дурачье! Дурачье! Он сомкнул губы,
— На мне мир держится! — крикнул он черным силуэтам деревьев.
Утром он снова был стар и слаб и оттого почти не заметил, как лес остался позади и перед ним возник город. Восходящее солнце осветило первый ряд домов. И вот под ногами асфальт, Капитан медленно бредет по нему, а над головой скрещиваются провода, поблескивая в свете утра. Он идет мимо телеграфных столбов — они гудят, будто это проносятся вести из дальних стран; что за тайны гудят в проводах? От ровных зеленых лужаек пахнет свежей травой, сладким ароматом цветов, смешанным с запахами росы и пыли.
В конце улицы стоял трамвай. Опять послышался слабым гул, как от телеграфных проводов, и Капитан тяжело забрался в вагон.
Кондуктор улыбнулся ему, щелкнул замком билетной сумки.
— Далеко едем?
— Я хочу к морю, — сказал Капитан.
— Купаться еще рановато, папаша, — усмехнулся кондуктор.
— Я не купаться, — сказал Капитан. — Просто хочу к морю.
Темная форменная одежда смутно пугала, его.
Они испытующе смотрели друг на друга. Взгляд кондуктора сделался жестче — может, он что-то заподозрил? Ну, ясно, вот еще один, кому ничего не понять… и Капитан протянул пригоршню монет.
— Сколько с меня?
— Размахнулся, папаша! Ты ж не всю колымагу покупаешь.
Кондуктор опять щелкнул замком, закрывая сумку, вернул Капитану сдачу. Протянул руку, дернул звонок.
— Я скажу, где вылезать.
И пошел, покачиваясь на ходу, к передней площадке. Голос его доносился оттуда сквозь стук колес и треск искр.
Капитан уселся на желтое сиденье, вагон мотало, гремели по рельсам колеса. Из дверей домов, точно заводные куклы, выходили люди. И оставались позади, исчезали с глаз долой. На большом перекрестке кондуктор сказал — пора сходить. Капитан оглядел пустынную улицу. Называется «Улица Альбатросов».
Трамвай, покачнувшись, двинулся прочь, но кондуктор еще успел высунуться из дверей, сказал:
— Море в том конце, папаша. Да ноги не промочи.
Капитан зашагал по длинной сизой дороге.
Повеяло соленым дыханием моря. «Ну, еще немного, — сказал он своим усталым ногам. — Только одолеем тот холм».
Дома остались позади, перед ним выросли дюны. Птицы взмывали ввысь, кружились в безумном небе, казалось, манят белые пальцы…
И вот он на гребне дюны, и оно открылось — море!
Солнце отражается в волнах, катится к нему по мокрому песку, ближе, ближе, прямо к ногам Капитана. Он
— Солнце! — громко сказал он. — Сердцу холодно, согрей.
Над головой пронзительно кричали птицы.
Море дышало, море вздымалось, падало к его ногам, а когда оно отступало, вода, журча, нашептывала ракушкам о былом, о несчетных минувших днях. Наконец-то он снова пускается в плаванье! Он ликовал, всей грудью вдыхал вольный воздух и ждал мига, который возвысит его до бессмертия. Он и море, равно совершенные, блистательные, — он столь же недоступен боли, невесом, и пусть его снова швыряют бури, пусть ласкает влюбленный ветер, пусть увлекает за собой, волею луны, прилив и мчит к солнцу, и он вплывет в самое солнце легким, неслышным золотым лучом.
Его подбрасывало на волнах, вертело, кренило, пока мир вокруг не замер навеки, и Капитан застыл между пучиной и небосводом. Неотторжимо…
— Какой-то обломок, с корабля, наверно, — сказала девочка и отбежала. На берегу простерлось нечто распухшее, полузасыпанное песком. Волна лениво лизнула худую бледную руку.
— Ой, — тихо сказала девочка.
Слабый ветерок тронул ветви прибрежных деревьев, что-то шепнул ей…
— Ой, что ж это…
Она с плачем бросилась бежать по зыбкому белому песку. Прочь от плеска, от моря — назад, в город.
Мэри Тейчен
Мудрость познания
Поездка была долгая и тяжкая. Временами на черных асфальтовых дорогах трясло ничуть не меньше, чем на пыльных, в выбоинах проселках, — кабина пробиравшегося сквозь ночь автофургона то и дело подпрыгивала-.
Девушка надорвала кожуру спелого банана.
— Бананчик хотите?
— Чего? Не слышу!
— Бананчик хотите?
— А как же. Только очистите мне сами, ладно?
Вот уже третий раз за время пути повторялся между ними этот однообразный разговор.
Водитель был добродушный человечек в замасленной, пропахшей бензином рубашке. Пассажирку свою, ловившую попутку, он подобрал на дальней окраине Сиднея; та простояла больше часу на обочине дороги, тщетно протягивая палец — машины проносились мимо. И как же она была благодарна, когда огромное многоколесное чудище одышливо запыхтело и, громко втянув воздух, остановилось перед нею, а из кабины выглянуло дружелюбное лицо водителя!
— Вам куда? В Мельбурн?
— А вам куда? — настороженно осведомилась она.
— В Мельбурн.
— Отлично. Я с вами.
Девушка подхватила свои пожитки, аккуратно сложенные в мешок из-под пшеницы. Водитель наклонился и взял у нее мешок.
— Осторожней, там пластинка!
— Будет полный порядок, детка.
И он переложил мешок в маленькую кабину.
Она прикинула высоту подножки, с разбегу вскочила на нее и плюхнулась на сиденье рядом с ним. И вот уже фургон ползет дальше, медленно, милю за милей одолевая свой невеселый путь… Она проснулась оттого, что в глаза ей ударил яркий, флуоресцирующий свет, и часто заморгала.