Позвать тебя по имени я уже не могу.Но всё же сигнал какой-нибудь пошли мне.Потому что я одинкак после убийства дым над стволом пистолета или каксмоковница дикаявыросшая внезапно в черноте пепелища.Как причастная лжицас вечера во рту завтрашнего покойника или как дубокна месте казни,я один и жду тебя,навострив все чувства:как коты, ждущие приглашения из таверны. С единственным глазом,у которого вместо зрительного нервасамо небо под микроскопом,и с единственным ухом, у которого вместо барабанной перепонкине
более, чем шатёр цыганский.Со словами, бросающимися врассыпную,как при виде поезда козье стадо,и с тёмной душой ещё, которая всё-таки многое видит, как одинокийпод лупой запертый глаз часовщика: я один.Я один и жду тебя.
Кладбище автомобилей
Здесь мириады шелестов ветра,неистребимый запах смолы и бензина.Всё здесь, всё здесь: одряхлевшие велосипеды, мопеды,автобусные зеркала, головы фур.Всё здесь, всё здесь: хромые трициклы, раскуроченные такси,и даже куриной царицы трон,заднее сиденье прогнившего Мерседеса.Всё здесь, всё здесь: утопленные трактора,вальцы от дорожных катков,экскаваторы Дойч, Катерпиллар, всё здесь, всё здесь, и в той жекуче —тысячи вечных «люблю», сказанных посредиметаллолома, репьёв и кала.
Говорит разбойник
Я устал от высокогорийи хочу спуститься,поцеловать руку земной Марии,которая расправляет плети плюща в садуи тут же рядом, за оградкой каменной, варит варенье.Я устал, говорю вам, совсем устал,ночь всё больше меня терзает,и неудержимая лихорадка,как враги – разгромленный гарнизон, захватывает меня.Предвечерье уже,а я на сёла, на зелёные свежие пашни вдали на равниневсё смотрю.Предвечерье уже и скоро начнёт смеркаться.Ткётся смерть на ржавых водяных мельницах, птицывспархивают, улетают,и, глубоко внутри их ушей, безумцевпсы преследуют,псы преследуют и набат.
Шествие
Мёртвого ребёнка несли в гробу.Несли по проулкам мимо запертых табакохранилищ,мимо парикмахерских, лотков и «цыганских» кабаков.Проносили мёртвого ребёнка,и никто в толпе не перекидывался взглядом,не заговаривал с идущим рядом.Дома склонялись безмолвно, склонялись скорбно, низкий ветер шёлворовато, скрытно, переходил на ту, на ту сторону улиц, иморская волна тревожно,тревожно к себе подзывала свои плески, своих детишек.
Фодорис Ракопулос
Фаюм
Государственная литературная премия Греции
Номинация «Литературный дебют»
2011
Издательство «Мандрагорас», Афины, 2010
Издательство «Нефели», Афины, 2019 (2-е издание)
(С. 7, 10,12,18, 25)
Твоя вечная привычка смотреть через плечо
Мы молчали, неподвижные среди музыки: на коленяхфотография: в чёрной коже на ветру ты смотришь прямо,строгая и уверенная – по ту сторону объективая смеялся, конечно. На дальнем плане мост бетон и земляпустая, твоё село.И мы всё смотрели не поднимаясь с колен: с мостаты завидуешь воде –
вырвались из города, авто ждёт позадис разогретым двигателем, когда закончится перерыв,головокружение пройдёт, отойдите, вы что, не видите,вы мешаете, я фотографирую свою любовь.
Объектив
словно долго позировать перед
камерой в которой
не было плёнки
как потом узнаёшь.
каплет ртутью в вены голубизнапока город вокруг – к миллионам ртов —поднимает минутную стрелку: молчи. дрожь замурована в гипсе.девушка неловко надевает горизонт, не знает, как повернуться.наверху: моречистыми мазками накаждой стекляшке брошенной на берегуи в каждой старые волны,вот и всё, что я знаю о пространстве:остальное осталосьв фотокамере.
Фаюм
То и дело они составляют фотороботыс фотографической неточностьюили безграмотной памятью человека в формена поворотах проспекта,самоходные, неподвижные.закаменелыемутный как на загранпаспорт снимок транзитом и под дождёмделают остановку пока– в каком-то другом стихе —инерция запечатлеваетих фаюм чистейший
Et in arcadia ego
Хронотоп Артемиды
всеми своими реальностями мир углублялся в почву,окружённый кремнистым сланцем, и вдругя оказался в воде– так отчаянное пробуждение обрывает побег и день воздвигаетв твоём голосе стену —стихотворение снова стало чернилами стало полипом утянуло меняна дно чтобы я пересчитывал утонувшие рыбьи перстни.я как дар погребальный носил её под землёй – мгновение вечности —и теперь дышу через боксквозь тростинку твоей стрелы.
Долгий путь не боящийся слов
Уже поздно между Токио и Салониками:ты уронила на страницысомкнутые глазавежливо отказавшиеся от кофе обеда и того,что, надо полагать, было ужином; в воздухе языки, кадры,прошлогодние хиты кинематографа упускаешь один за другим —и даже покой, парящий вверху и соединяющий паузы,между делом, колебания курсовмировых валют, перепады атмосферного давления.Уже поздно для трансляций в этой воздушной географии,поэтому я пишу: говорят, что во время полёта возможна толькофаза быстрого сна. замечательно:значит, ты мне расскажешь, что тебе снилось, когдаты роняешь сумку – это называется «сонное опьянение»,объясняю я, стряхивая пыль у выхода —и тебе хочется познакомиться со мной поближе.может быть, доехать вместена такси до центра или встретитьсяпосмотреть Фудзияму о которой ты мечтала столько часовУже поздно, когда мы прибываем;затянувшаяся пауза – я выхожу на платформу,я потерял тебя где-то в толпе, не помню, проверяю вещи:паспорт, мобильник, маленький конвертв ручной клади. женским, странно знакомымпочерком, имя;открываю:вот этосамое стихотворение меня сопровождает пока – рассвет изокна поезда – я медленно просыпаюсь, двигаясь навстречутридцати миллионам незнакомцев.