Современная индийская новелла
Шрифт:
— Да! Да! Давай, иди быстрее!
— Плохо им будет, если, не дай бог, с вами вдруг что стрясется? — продолжал наседать я.
— Да помолчи ты… Тогда бог приглядит за ними.
— Я сильно в этом сомневаюсь.
— Это почему же?
— Видите ли, я обладаю известной долей духовной власти. Я был саньяси[81]. По всей Индии нет такого храма или мечети, которые я не посетил бы. Нет такой святой реки, в которой я не совершил бы омовения, нет и горной вершины, лесной чащобы, пустыни, отдаленного океанского побережья…
— Ну, так что из того?
— Вот, например, бог не
— Я не совершил никакого греха, и бог заступится за меня.
— А как же насчет того, что вы меня, можно сказать, ограбили?
— Ограбил?
— Когда господь призовет вас к себе, дражайший мой страж, он наверняка спросит: «А где те биди, спички и лезвие, которые принадлежали моему бедному слуге Баширу?»
Стражник остановился и какое-то мгновение не мог вымолвить ни слова. Потом он расхохотался и возвратил мне мои сокровища.
— Спасибо, сэр. Говорят, — продолжал я, — что Ганди при смерти. Вы не слыхали каких-нибудь новых сообщений?
— Он прекратил голодовку и выпил чашку апельсинового сока, — ответил охранник.
— Прекрасно! Я очень рад.
Мы шли вдоль ряда железных дверей.
— А много у вас здесь политических? — спросил я.
— В вашем отделении семнадцать.
Вот так-то. Меня поместили в особое отделение!
Мы прошли еще немного, и тут я услыхал вдруг серебряные колокольчики смеха. Я огляделся. Неужели это только плод моего воображения?
Я уже почти позабыл об этом удивительном творении бога — женщине.
И все-таки это не фантазия. Теперь смех доносился громче и отчетливее.
Я спросил у охранника, откуда доносятся эти звуки. Усмехнувшись, он поинтересовался:
— А вы женаты?
— Нет! Но какое это имеет отношение к моему вопросу?
— А чего вы обращаете внимание на все это?
Оказаться внутри Центральной тюрьмы окруженным мрачными коробками зданий, виселицами — и вдруг услышать женский смех. И охранник еще удивляется, почему я обращаю на это внимание!
— Да это из женской тюрьмы. Вы как раз по соседству с ними будете. Сколько вам дали?
— Два года строгого и тысячу рупий штрафа. Если не уплачу штраф, то еще полгода.
— Между вами и женской тюрьмой только стена.
Стена — за ней женская тюрьма…
Мы пошли дальше. Я крепко прижимал к груди узел с пожитками. Через железные ворота вышли на следующий двор. Деревья. Несколько бараков. А там, за стеной, — женская тюрьма.
Каждый барак — отделение тюрьмы. Другой охранник повел меня в один из них. Железная дверь камеры была открыта. Возле двери я увидел водопроводный кран. Я сполоснул лицо, вымыл руки и ноги, напился холодной воды. Потом наполнил кружку, пробормотал молитву и переступил порог своего нового жилища.
Охранник закрыл железную дверь. Я сказал ему вдогонку:
— Я еще сегодня не ужинал.
— Тебя внесли в список с завтрашнего дня. Утром будут кормить как всех.
— Тогда выпусти меня отсюда. А завтра я приду обратно!
Охранник ошалело посмотрел на меня.
— Господи, спаси… — прошепелявил он и поспешил удалиться.
Свет от мощной лампы через окошко в двери проникал в камеру. Я расстелил на полу стеганое одеяло и поставил в угол кружку с водой. Близилась ночь. Конечно, я мог бы учинить грандиозный тарарам: барабанить в железную
На этот раз меня осудили за печатное произведение, и я гордился этим.
Я даже забыл расщепить спичку на части и прикурил биди от целой, хотя это, конечно же, было большой роскошью. Нельзя становиться беспечным: надо экономить спички. Несколько раз затянувшись, я отложил сигарету.
Попытался прислушаться, но звуков женского смеха уловить не смог. А я-то предполагал, что уже за следующей дверью находится женская тюрьма!
Этот женский смех… Может, мне просто пригрезилось…
Я попытался разглядеть что-нибудь снаружи, но напрасно, потому что со двора светила яркая лампа. Тьма окутывала мир, и невозможно было проникнуть взглядом в окружающий мрак.
Наутро охранник забарабанил в железные двери — подъем.
Согнувшись, вымылся под краном, надел тюремную робу, сполоснул тарелку и пошел знакомиться со своими соседями. Быстро покончив с каньджи и чатни[82], отправился поглядеть, что делается на тюремном дворе. Мне нужно было добыть чайного листа и сахара.
Уже через месяц моя тюремная жизнь была «налажена». Во дворе я устроил небольшой очаг, сухие ветки служили топливом. Две пачки чая и сахар спрятаны в подушке. Время от времени мне перепадали сигареты, бумага, карандаши, даже какой-нибудь соус. Начальник тюрьмы сам дал мне нож — он знал, что я умею прививать саженцы манго. Около барака я разбил небольшой сад, посадил даже несколько розовых кустов, которые мне удалось раздобыть.
Мой день начинался с того, что один из приговоренных к пожизненному заключению приносил мне каньджи. Стройный круглолицый парень с улыбчивыми глазами. На нем была красная шапочка, а это означало, что он убил кого-то, совершил кровавое преступление, но его не повесили. Наливая мне как-то каньджи, он шепнул: «Сходи в изолятор, найди санитара! У него есть для тебя чай».
Я нашел санитара. Он оказался моим старым знакомым — я останавливался однажды в его деревне. Его схватили во время беспорядков и приговорили к пожизненному заключению. За хорошее поведение и трудолюбие он был определен санитаром в тюремную больницу. Он снабжал меня чаем, сахаром, яйцами, хлебом, молоком, биди — всем, что можно было достать за воротами тюрьмы.
У нас наладилась связь с внешним миром. Мы получали письма и посылали сами. Иногда ночью через стену перебрасывались пакеты с продуктами. Утром мы подбирали их.
Временами я поглядывал в сторону женской тюрьмы, вспоминая тот звонкий смех. В полдень, когда заключенные нашего отделения отдыхали, я взбирался на самую верхнюю ветку хлебного дерева и смотрел на дорогу.
Почти все охранники занимались подпольным бизнесом; когда заключенных водили дробить камни, они проносили в дхоти, которые, как правило, не осматривались у ворот, продукты. Таким образом в тюрьму постоянно поступала контрабанда. Ко мне в камеру наведывался иногда помощник начальника тюрьмы по прозвищу Брат Тюремщик со своей овчаркой. Мы подолгу беседовали с ним о собаках.