Современная индийская новелла
Шрифт:
Долгие вечерние часы я проводил в своей камере или в саду, наедине с деревьями и цветами. В один из таких вечеров и появился вдруг Брат Тюремщик. Он сообщил, что некоторые заключенные выпускаются на свободу.
Можно ли передать, как все мы были счастливы! Брат Тюремщик принес нашу одежду. Я попрощался с друзьями. Обещал писать, прислать им книги. Но случилось нечто непредвиденное: других освободили, а меня оставили в тюрьме. Может быть, произошла какая-то ошибка? Брат Тюремщик упросил начальника тюрьмы дать телефонограмму с запросом. Дождались ответа. Меня не освободили.
Я испытывал
Я решил бежать. Две стены преграждали мне путь в свободный мир. Под одной можно сделать подкоп, а через вторую надо было каким-то образом перелезть. Охранники по ночам спали. Теперь нужно было дождаться грозовой ночи. Стены моей камеры были не слишком толстыми. Но чтобы проделать в одной из них хорошее отверстие, без инструмента не обойтись. Затем передо мною вставала старинная тюремная стена. Высокая, сложенная из прочного кирпича. Я должен буду достать дюжину длинных гвоздей, вбить их в стену крепко, но не производя излишнего шума. Это и будет лестницей. Наверху прилажу веревку, связанную из простыней и дхоти, спущусь по ней — и все! План выглядел законченным.
В одном углу во дворе тюрьмы я обнаружил кучу старых, заржавленных ведер для нечистот. Я отодрал от них ручки, распрямил и заострил молотком. Вот вам и гвозди. Однажды, прогуливаясь вдоль стены, я заметил, что на красном кирпиче сереет небольшой кружок цемента. Когда-то это была отличная большая дырка — плод упорства и труда многих часов. Через эту дырку обитатели женской и мужской тюрем имели возможность переглядываться, встречаться, так сказать, лицом к лицу. Существование ее не было секретом для тюремных надзирателей. Но они делали вид, что ничего не замечают. Однако вскоре один предприимчивый охранник углядел здесь возможность поразжиться за счет жаждущих общения и стал облагать «местным налогом» каждого любопытного. Ана с головы! У некоторых заключенных не было ни пайсы. Однажды один из таких бедняков принялся бурно протестовать против этих поборов. Тогда охранник замазал дырку цементом, а недовольного заключенного наказал тридцатью шестью ударами плетью.
Несколько дней спустя я, негромко насвистывая, опять шел вдоль стены, как вдруг услыхал:
— Кто это там свистит?
Я отозвался.
— А как вас зовут? — послышалось из-за стены.
Я сообщил свое имя, срок заключения, рассказал о совершенном преступлении. Она, в свою очередь, поведала о себе. Зовут Нараяни. Двадцать два года. Умеет читать и писать. Срок — 14 лет. В тюрьме уже год.
Помолчали. Потом Нараяни попросила:
— Вы не дадите мне кустик роз?
— А откуда вы знаете, что у меня есть розы?
— Здесь, в тюрьме, секретов нет.
— Нараяни! — закричал я со страстностью, которой прежде никогда в себе не подозревал. — Я дам вам все розы в мире!
Она
— Нараяни! Оставайтесь на месте! Не уходите, слышите! Я мигом принесу вам куст.
Примчавшись в свой садик, я осторожно выдернул один розовый куст, связал его, завернул в мешковину и бросился обратно к стене.
— Нараяни! — позвал я. Тишина. — Нараяни! — крикнул я снова. Послышался смех. — Почему вы не отзывались?
— Я спряталась. Просто так, в шутку. — Она опять засмеялась. — А вы принесли куст?
Я молча целовал ветки.
— Ловите! — Я перебросил куст через высокую стену.
— Поймала! — ликующе воскликнула женщина, будто стала обладательницей целого царства.
Мне послышалось, что она всхлипнула.
— Вы плачете, Нараяни?
— Нет. Просто у меня слезы льются из глаз.
— Почему?
— Не знаю.
— Нараяни! Поскорее сажайте розу.
Я вернулся к себе.
В камере было грязно, все перевернуто вверх дном. Я подмел, застелил постель, расставил вещи по местам и присел на ступеньки. Взгляд мой был прикован к стене.
Вот над ней взметнулась вверх ветка. Через некоторое время другая. Я быстро подбежал к стене и крикнул:
— Нараяни!
За стеной было тихо. Я позвал снова.
— Ну, что? Зачем вы пришли опять?
— Нараяни, — спросил я, — а много у вас там женщин?
Она засмеялась.
— Много. И все старые грымзы.
— Сколько?
— Восемьдесят семь.
— А розы есть у вас во дворе?
— Нет, — ответила Нараяни. — Ничего у нас нет. Где вы?
— Я здесь, здесь.
— Завтра я переброшу вам мешочек с толченой баджрой[83]. Попробуйте ее съесть с пальмовым сахаром.
— О, я это очень люблю.
— Ну если не понравится, можете выбросить.
После недолгой паузы спросила:
— А как вы выглядите?
— Лицо светлое, круглое, волосы редкие. Я даже слегка лысоват.
— А глаза?
— Маленькие. Как у слона.
— Ну-у, у слона-то довольно большие…
— Нараяни, — поинтересовался я, — а вы не видели в стене какой-нибудь дырки?
— Я видела только цементное пятно. Намылили бы вы там хорошенько шею этому охраннику, который замазал дырку. Того беднягу били плетьми. Наши женщины считали здесь каждый удар.
— Он получил тридцать шесть ударов. Мужчины тоже считали, — ответил я ей.
На следующий день мешочек с баджрой перелетел через степу. Жареный чилли и соль тоже. Я отправил ей таким же образом бутылку маринада и банку консервированных бананов.
Нараяни спросила:
— А можно я угощу других женщин?
— Конечно, конечно! Угостите всех!
— Вы… вы любите меня? — спросила она вдруг с надеждой.
— И вы еще спрашиваете?
— Здесь, — сказала Нараяни, — много хорошеньких женщин. А я не очень.
— Я тоже не очень.
— Как бы мне хотелось поглядеть на вас!
Наконец, настала грозовая ночь. Гремел гром, сверкала молния. Дождь лавиной обрушился на крышу. «О дождь! Не вырывай с корнем деревьев. Не пугай бедных женщин за стеной. Рассейтесь, тучи», — шептал я, сидя в одиночестве в своей камере той страшной ночью.