Современная индийская новелла
Шрифт:
— Я твердо решил, мама.
— Нас бы пожалел.
— Такой случай нельзя упускать.
— Тебя угонят куда-то, а мы тут как? Даже подумать страшно…
— Не расстраивайся, мама. Ведь даже если я не вернусь… Карим с вами останется. Семнадцать лет парню. Надо будет — позаботится о вас.
— И все-таки брось ты это, сынок…
— Да сколько можно так мучиться? Ведь без риска и счастья не видать.
Мать еще долго отговаривала сына. Потом сдалась.
Вечером к нему приступилась жена. Унниса расстелила на полу поистершуюся циновку, положила на нее подушки, одеяло. Рахиман лег, вытянул ноги и, положив голову
— К чему такое упрямство? — тихо спросила жена.
— Какое упрямство? — вздрогнул Рахиман.
— Вы так стремитесь в солдаты!
— Подойди сюда и сядь, поговорим.
Она расправила одеяло и села рядом с мужем. Рахиман обнял ее и, притянув к себе, спросил:
— Ты слышала, как я говорил с матерью?
— Слышала. Да только оставьте, пожалуйста, эти мысли, — она устремила на мужа молящий, проникающий в самую душу взгляд.
— Я долго думал, — ответил Рахиман и тяжело вздохнул. Видно было, что он твердо решил пойти на эту жертву.
Несколько минут оба молчали. Руку Рахимана обожгла слеза.
— Что ты, глупышка? — Рахиман привстал и, наклонившись, посмотрел в лицо жене.
— А еще говорите, что любите меня, — сказала Унниса прерывающимся от волнения голосом.
— Люблю! Ты что, сомневаешься в этом? Как раз во имя этой любви, чтобы ты не видела нужды и была счастлива…
— Счастье такой ценой?
— Не надо так говорить. Ты потом все поймешь. Из-за этой проклятой бедности ничего не сделаешь по-людски. Скоро роды… А где денег взять? И потом…
— Как-нибудь обойдемся. Только бы вы были рядом.
— Нет, я не согласен. Подвернулся случай поправить положение, а я должен упускать его? Это было бы неразумно. Сидеть рядом и расточать ласки — это еще не любовь. Настоящая любовь та, когда, как тебе это ни тяжело, разлучаешься с любимой, чтобы сделать все, что в твоих силах, для ее счастья. Разве не так?
— Мне страшно. — Унниса заплакала навзрыд.
Рахиман обнял жену, и, стараясь успокоить ее, спросил:
— Чего ты боишься? Думаешь, со мной что-нибудь случится?
— Перестаньте, пожалуйста. Еще беду накличете, — прошептала она.
— Молись богу, Унниса. И не теряй надежды. Даже если со мной что случится, ну зачем тебе уж так убиваться?
— Что это вы говорите? — изумленно спросила Унниса, перестав плакать.
— Все мы под богом ходим. И если разобраться, что хорошего я тебе дал? А сколько было других, с которыми тебе жилось бы лучше!
— Перестаньте, пожалуйста…
— А что? В самом деле, сколько было охотников, готовых дать тебе кров и любовь! И теперь найдутся…
— И не стыдно вам! Почему вы так жестоки?! У меня даже в голове не укладывается то, о чем вы говорите, — рассердилась Унниса.
— Я не хотел причинить тебе боль. Но я считаю, что всегда надо рассчитывать на самое худшее. И не витать в облаках, а подходить к делу по-серьезному. Вот почему…
— Довольно. Я не хочу и слышать об этом! Вот если я умру, вы наверняка снова…
— Ладно, оставим это. Не надо было мне заводить такой разговор. Обидел я тебя, прости. Пока мы так любим друг друга, разве может судьба быть жестокой к нам? Вот увидишь, я добьюсь успеха, получу чин и вернусь. Тогда тебе эти страхи покажутся глупыми.
Они еще долго говорили и уснули только за полночь.
С того дня их дом словно погрузился во мрак. Мать то и дело задумывалась
Наконец подошел день расставания. Мать и жена собрали вещи Рахимана, упаковали их. Унниса наготовила еды и дала ему с собой большой узелок. Карим вырезал и обстругал старшему брату палку на дорогу. Мать благословила сына. Рахиман заранее обдумал, что скажет при расставании. Но когда настало время уходить, спазмы сдавили горло и все слова вдруг вылетели из памяти. Он с трудом выдавил из себя: «До свидания!» Унниса тоже не могла произнести ни слова, только терла мокрые от слез глаза. Потом она кивнула головой и, отвернувшись, судорожно сжала губы. У Рахимана не было больше сил выносить эту сцену, и он торопливо зашагал прочь. «Что же я сделал? — думал он. — Ни слова не сказал в утешение. А сколько хотел сказать! Растаял — как масло на огне. Кого теперь попросить написать ей обо всем?»
Рахиман проходил подготовку в лагере для новобранцев в Бангалуре, а всеми своими помыслами был дома. Перед его глазами стоял образ заливающейся слезами жены, в сердце горьким упреком отдавались тяжелые вздохи матери. На душе у него было неспокойно. «Правильно ли я поступил? А может, вернуться, пока не поздно?» — терзали его сомнения. Он корил себя за то, что поторопился и не подумал как следует, прежде чем решиться на этот шаг. И тут же снова успокаивал себя: «Разве не сам я убеждал их в необходимости этого? А теперь казнюсь… Правильно я поступил или нет — дело сделано. Вернуться домой — просто стыдно!»
Прошло три месяца. Теперь Рахиман только и думал об отпуске. Когда он наконец сможет поехать домой, повидать своих? Да и жене уж подходит время родить… Как они там справятся без него? Только строгий режим в лагере и напряженная военная подготовка, отнимавшая почти все время, удерживали его от побега.
Человек предполагает, а бог располагает. Рахиман ждал отпуска, а судьба распорядилась по-своему. Япония вступила в войну. Рота, в которой служил Рахиман, получила приказ готовиться к выступлению. Рахиман умолял отпустить его хотя бы на один-два дня, но все отпуска были отменены. Их отправили в Мадрас и там погрузили на пароход. Новизна путешествия по морю, постоянный страх: вдруг нарвутся на японские корабли или налетят вражеские самолеты, паника вокруг, мысли о предстоящих боях, — все это отвлекало Рахимана от горьких раздумий. Но стоило ему остаться одному, как на него тяжестью наваливалась тоска.
Через несколько дней они прибыли в Рангун, а затем получили приказ двинуться в джунгли Малайи. Тяжелые переходы, военная подготовка… У Рахимана совсем не оставалось времени для мыслей о доме.
Прошло еще несколько месяцев. Японцы овладели Сингапуром и подходили к Рангуну. Рота Рахимана вела бои в болотистых джунглях Малайи. Сначала Рахиман посылал письма домой каждый месяц. Но непрерывные бои, спешные отступления, постоянная готовность к маршу, смертельная опасность на каждом шагу, голод и холод так изматывали солдат, что теперь он не мог просить товарищей писать его письма. Он только подал рапорт с просьбой пересылать жалованье семье.