Современная ирландская новелла
Шрифт:
— В глубине души ты, отец, ведь отлично знаешь, что насилие — неверный путь. Вот ты спрашиваешь меня, что я могу сделать. Ну так в этом случае я в силах сделать больше, чем ты или целый полк ИРА. Я могу написать разоблачительную статью в «Набат». Хорошие, порядочные люди, да — да, англичане! — прочтут ее и устыдятся того, что творится их именем. И вопрос этот будет поднят — может быть, даже в парламенте, если не в этот раз, так в следующий. Постепенно правящие классы Ольстера поймут всю чудовищность того, что они делают, и опомнятся. В двадцатом веке невозможно
Отец молчал, и Питер не знал, произвели его слова впечатление или нет. Затем, убирая со стола посуду, отец сказал:
— Так, значит, ты это сделаешь. Напишешь статью.
— Напишу.
Отец хитро улыбнулся:
— Ну, хоть что-то я тебя заставил сделать. Дух Ольстера из тебя еще не совсем выветрился.
Сначала нужно было собрать материал. Питер бродил по городу и прислушивался к разговорам в лавках и пивных. На первых порах его ждало разочарование: заметив бледное лицо Питера, узнав в нем столичного жителя, люди у стойки понижали голос. Но потом, установив, кто он такой («А, так вы сын Джеймса Дугласа!» И по лицам было видно, что его признавали своим вдвойне: он ведь местный уроженец и католик), они возобновляли возбужденный разговор.
— Да, черные молодчики живого места на нем не оставили, — многозначительно кивая и подмигивая, сказал один. — Тому, кто попал к ним в лапы, дешево не отделаться.
— Он в тяжелом состоянии? — спросил Питер.
— Этого я вам наверное сказать не могу, но только доктор утром у него долго просидел. А уж рука, говорят, сломана, так это точно.
— Я слышал, ему два ребра сломали и голова вся разбита.
— Да, они с ним не нянчились.
— От таких хорошего ждать нечего.
— Сволочи, одно слово.
Но когда Питер спросил, как они думают протестовать, все уныло покачали головами.
— Толку же никакого не будет, разве вы не знаете? — безнадежно сказал один.
— И они тебя сразу возьмут на заметку, — добавил другой.
— Да, у черных молодчиков это дело налажено, сами знаете, — присоединился к хору пораженцев третий.
Такая пассивность только подстегнула Питера, заботило его лишь одно — ничего конкретного выяснить не удавалось. Пострадавший жил где-то на окраине, около Черной горы, и тут его почти никто не знал. А знавшие отзывались о нем не слишком одобрительно. По их словам, он был «себе на уме» и вечно торчал возле проигрывателя в кафе Хиггинса. Однако все дружно утверждали, что избит Фергюсон был жестоко. Правда, при этом многие признавались, что сами они смотрели издали и ничего толком разглядеть не могли.
Началось все из-за девушки, но, когда парня схватили, она убежала, и отец запретил ей выходить из дому. Питер выяснил, что человек, который пытался помешать полицейским, — школьный учитель и, значит, застать его дома можно только вечером. А другим очевидцем оказался хозяин кабачка «Капля росы». Окна его спальни выходят на улицу, и избиение происходило как раз под ними. Да, сообщил он Питеру, били они парня долго, но он слышал, как один сказал
— Надо бы устроить этим молодчикам хороший бойкот, — угрюмо закончил хозяин кабачка.
В баре «Горный приют» Питер увидел секретаря муниципалитета, который спокойно потягивал виски. Этот высокий человек с пшеничными обвисшими усами служил в артиллерии, и его полк принимал участие в боевых действиях после высадки в Нормандии. Питера всегда забавлял мальчишеский задор, с каким секретарь проповедовал атеизм людям, насквозь пропитанным религиозным ханжеством. По мнению секретаря, то, что произошло накануне, было бурей в стакане воды. Этот мальчишка напрашивался на неприятности, и жаль только, что полицейские оказались недостаточно расторопными.
— Такие ведь ничего не понимают, пока их не стукнут колотушкой по голове. Тут уж визг сразу прекращается.
Все промолчали. Питер допил свое пиво и ушел — пора было садиться за статью.
«Как тяжело вновь встречаться с насилием, с его извечными спутниками — страхом и беспомощностью. Впервые я столкнулся с ним в Нью — Йорке: кучка подростков под фонарем, а потом один отделяется от нее, шатаясь, прижимая руку к боку… Остальные разбегаются. Я хотел броситься на помощь, но будто чья-то твердая рука удержала меня. Когда приехала машина «скорой помощи», мальчик был уже мертв.
Это классическая сцена насилия в городе. И стороннего наблюдателя оправдывает именно то, что он — сторонний. Но все это выглядит по — другому, когда происходит с людьми, которых ты знаешь. Недавно я вернулся в маленький городок на севере Ирландии…»
Ну, все-таки начало есть. Несколько академично, да и «философский» зачин придется, вероятно, выбросить, но это уже начало. Когда он перейдет к реальному событию, будет легче. Обрисовать для фона городок или сразу брать быка за рога? И надо будет обязательно дать интервью с полицейскими — они ведь не привыкли стесняться и способны сами себя обличить.
Пока Питер раздумывал, в спальню, где он устроился, поставив пишущую машинку на чемодан, кто-то вошел. Это была мать, кутавшаяся в шаль с пестрой бахромой. В руках она держала грелку, которую принялась нарочно медленно укладывать под одеяло.
— Решила положить ее пораньше. Пусть постель согреется. Ведь вчера ночью было очень холодно.
Питер с нетерпением ждал, когда мать уйдет, но она мешкала, поправляя простыни, и он понял, что грелка — только предлог.
— Я вижу, ты пишешь, — наконец сказала мать.
— Да.
— О том, что было вчера?
— Примерно.
— Уж, конечно, это он тебя надоумил.
Мать всегда говорила об отце «он», словно отец был не ее мужем, а чем-то, что ей навязали много лет назад, — прискорбной, но непременной принадлежностью дома.
— Если хочешь. Но думаю, я и без него сел бы писать.
— По — твоему, это благоразумно?
— При чем тут благоразумие? Когда творятся подобные вещи, молчать нельзя.
Она поглядела на него, а потом уперла руки в боки и сказала: