Современная ирландская новелла
Шрифт:
— А тогда объясни мне, отчего же у Англии по всему свету такая худая слава? Разве она не душила свободу повсюду, где ни появлялась? И в Африке, и у нас, на севере?
— Видишь ли, отец, это ведь не настоящая Англия, а только правительство и господствующие классы. Настоящие англичане совсем другие, они сторонники свободы личности — живи и жить давай другим. Послушал бы ты их в Гайд — парке!
— Значит, мне настоящий англичанин ни разу не встретился, — упрямо стоял на своем отец. Он побагровел, ноздри раздулись так, что стали видны кустики белых волос. Круглая, лысая голова и блестящие глаза придавали ему сходство с Чэдом, которого на карикатурах военного времени изображали подсматривающим через забор. Только лицо его выражало не
— Может быть, у себя дома они и хорошие, — робко заметила мать.
На этом разговор оборвался. Отец всегда был настроен против англичан. Питер помнил, как он говорил, что с радостью до конца своих дней жил бы на воде и черством хлебе, лишь бы увидеть Англию поверженной. А какую ему пришлось выдержать борьбу, когда он объявил, что едет в Лондон, чтобы там попробовать свои силы в какой-нибудь газете. В Дублин — пожалуйста, или, скажем, в Америку, где его отец десять лет прослужил поваром в большом отеле, прежде чем вернулся на родину, женился и завел небольшой газетный киоск. Только не в Англию! Сквозь завесу религиозных и политических предрассудков Англия представала в воображении отца воплощенным злом. Но отцовская непримиримость чем-то импонировала ему — недаром он, когда был подростком, думал даже вступить в местное отделение ИРА [36] и связался с его членами. Они (вернее, он, меланхоличный упаковщик яиц по фамилии Шеридан, который, по слухам, был у них пулеметчиком) велели ему явиться на собрание, но в последнюю минуту он струсил и сослался на то, что ему нужно уехать.
36
Ирландская республиканская армия (ИРА) — нелегальная военизированная организация, возникшая в 1919 г. во время национально — освободительной войны.
Поэтому Питер переменил разговор. Он рассказы вал о спектаклях, которые видел, о грандиозных американских мюзиклах, о Королевском балете и гастролях русского Большого театра. Но отец все еще словно был недоволен — перехватив грустный взгляд, который тот бросил на мать, Питер с недоумением прикинул, что же он сказал не так. Но глаза матери блестели, и она с удовольствием слушала описание благотворительного (он тактично вставил это слово взамен «по королевскому приказу») представления, на котором присутствовали все «звезды» в роскошнейших туалетах.
— Наверное, это было красиво! — сказала она с легкой завистью.
И, только поднимаясь к себе в спальню, он понял, что означал отцовский взгляд.
— Спокойной ночи, сынок, — сказала ему вдогонку мать. — Не забудь помолиться на ночь.
Так вот оно что: из-за его приезда они не стали читать вечернюю молитву, а ждали, чтобы он сам про нее вспомнил. Ну как объяснить им, что в Англии это не принято? Правда, один раз в его первом общежитии, в Кемден — Тауне, двое ирландских парней как-то, ко всеобщему смущению, бухнулись на колени возле своих кроватей и принялись молиться вслух по — ирландски. Англичане — католики не считают нужным обременять себя подобными формальностями. Но начни он объяснять все это, и они решат, что он совсем утратил веру. Нет, он приехал домой ненадолго, и лучше будет обойтись без религии и политики.
Он вошел в свою спальню — комнату наверху, окна которой смотрели на улицу. Тут все было как всегда: аккуратно отвернут уголок простыни, то же голубое пуховое одеяло, и даже под кроватью все тот же желтый ночной горшок. Над камином знакомое изображение богоматери — заступницы — худая мадонна обнимает задумчивого младенца, с пухлой ножки которого свисает башмачок. Напротив, над кроватью, викторианский коврик с изречением, которое вышила его бабушка еще девочкой: «Веселье — в труде».
В этой неизменности было что-то пугающее, словно он увидел призрак самого себя — такого, каким он был в юности. За стеной ворочался
Отвергнув «Ежегодник Уолфа Тона» [37] и «С Богом на Амазонке», лежазшие на тумбочке, он обнаружил экземпляр «Ольстерского националиста», который, судя по следам сажи, был снят с каминной решетки, перед тем как на нее установили электрокамин, и с торжеством унес его в постель.
Передовица сдержанно, но негодующе обличала продолжающуюся в Северной Ирландии дискриминацию католиков при устройстве на работу или поисках квартиры. Приводились конкретные примеры, и, хотя ничего нового тут не было, Питер почувствовал, что в нем пробуждается гнев — так все это было бессмысленно и несправедливо. Он торопливо открыл страницу судебной хроники:
37
Тон, Тиоболд Уолф (1763–1798) — выдающийся ирландский буржуазный революционер.
ООН В МУРХИЛЛЕ?
В среду в мурхиллском суде долго слушалось дело об оскорблении словом и действием.
Джеймс Маккенни, проживающий на Крейвеген-террас, показал, что мисс Филлис Мерфи вылила на него ведро воды, когда он проезжал на велосипеде мимо ее дома. В процессе дачи показаний он признал, что говорил с мисс Мерфи в резком тоне, но вовсе не угрожал «пришить ее», как утверждала она. Он признал также, что занял у мисс Мерфи пять шиллингов, «на лекарство от головной боли». Его поверенный мистер Джон Кеннеди сообщил суду, что его клиент — ветеран первой мировой войны и получает пенсию по инвалидности. Он действительно несколько раз сидел в тюрьме, но соседи о нем самого высокого мнения.
Ответчица, мисс Филлис Мерфи, заявила, что Джеймс Маккенни — «паразит», о чем все знают, а кроме того, он «позволял себе всякие выражения». Она отрицала, что облила его водой, и утверждала, что он «так набрался», что сам наехал на ведро. Она отрицала, что ею было сказано: «Посмотрю, как ты теперь посмеешься, оранжистская морда!»
В своем решении судья указал, что установить истину в данном случае трудно, но, по его мнению, виновны обе стороны, и он обязывает их соблюдать мир в течение года. Нельзя не пожалеть, добавил он, что в такое время, когда люди стремятся положить конец войне, объявив ее вне закона, между соседями нет лада. Уж на пригласить ли ему в Мурхилл Организацию Объединенных Наций? (Смех в зале.)
Питер Дуглас продолжал читать, ужасно развеселившись. Впервые с тех пор, как он приехал домой, у него стало легко на душе. Бросив газету на пол, он сладко зевнул и повернулся на бок. Где-то внизу раздалось «ку — ку» — это били часы с кукушкой, которые он привез в подарок матери.
Потом он внезапно проснулся от какого-то крика. Прислушался — в комнате отца тихо. Что-нибудь с матерью? Нет, голос был громким, мужским. Он донесся снизу, с улицы, но кричали не перед их домом. Сев в постели, Питер повернулся к окну. Да, вот снова, теперь гораздо отчетливее, и в голосе слышно страдание:
— Бога ради, сэр, бога ради! Больно же!
Может, у кого-то случился припадок и его переносят в машину «скорой помощи»? Или пожар? Питеру вспомнилась та давняя ночь, когда пожарные выносили из горящего дома старика Керолена и тот вопил как резаный, а на ногах у него дотлевали обрывки кальсон. Но к кому обращается этот человек на улице, кого он называет «сэр»?
— Бога ради, сэр, не трогайте меня.
Повсюду в домах зажигались лампы. В окне напротив возникла неясная женская фигура, закутанная в халат, — столь неприличное поведение в Мурхилле могли оправдать только чрезвычайные обстоятельства. Может быть, драка? И вдруг Питер Дуглас понял: это кого-то избивают полицейские.