Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой
Шрифт:
И опасность тебя вроде подстерегает, прямо за плечами стоит, даже морозит немножко. И сам ты вроде преступника — скрываешь, прячешь улики. А они вовсе не улики, но слова, предназначенные для тебя одной.
— Так куда ты их спрятала?
— Сначала мы их закинули на антресоли в стенном шкафу. Сразу, как вернулись с Больших Камней. Представляешь, Вика и на раскопки их с собой таскала, во дела! А теперь держу за шкафом в планшетке. Вика просила не вынимать.
— А ты просто поставь планшетку возле стола.
— Я к тебе лучше. Можно?
— Можно.
— Ну и прекрасно. О деле договорились, стало быть, приступим к главному: к разговорам о том, что у нас происходит в школе. И что с нами происходит не только в школе.
А что с нами происходило? Ничего особенного не происходило, но моя бабушка, тридцать лет проработавшая в школе, знавшая моих товарищей чуть не с пеленок, с интересом слушала и о самом обыкновенном. А тут все-таки не сплошь трудовые будни шли, кое-что перепадало интересное и не совсем понятное, что стоило обсудить с бабушкой. Например, она еще ничего не знала о том, как Лариса уговаривала Громова смотреть только вперед, побросав любимые черепки. И я принялась рассказывать.
— Черепки? — переспросила бабушка задумчиво. — Черепки… Ну что ж, Лариса совершенно права: вы поедете в совхоз все до одного человека, потому что есть дела насущные и есть терпящие…
— По-твоему, все, что делает отец… — начала я закипать, но вдруг остыла. Во-первых, бабушка знала о наших делах куда больше, чем я думала. А во-вторых, с кем спорить? Моя бабушка вела в школе ботанику, стало быть, для нее все, что росло, выкидывало колосья, давало плоды, было на первом месте… Остальное могло подождать, а листья, цветы, зерна не могли, они, послушать бабушку, чуть не кричали от нетерпения…
Сообразив, что спорить бесполезно, я принялась рассматривать потолок веранды: предстояла длинная лекция о чувстве долга. Между тем я ведь от совхоза и не отказывалась. Генкино «я люблю, чтоб все вместе» и во мне сидело.
Но бабушка молчала.
— Ба! — позвала я тогда хитрым и ласковым голосом. — Это с кем же Лариса своими трудностями делилась? С тобой или с Мартой Ильиничной?
— С твоим отцом, — ответила бабушка быстро и опять более хмуро, чем требовали обстоятельства.
— С отцом? — Я почувствовала: голос у меня глупый, взгляд — глупый, и вообще вся я выгляжу не лучше Тони Чижовой на уроке математики у доски.
События поворачивались по-новому, и как-то по-новому в этом свете выглядела наша Классная Дама. Однако мне все еще не хотелось сдаваться, и я спросила:
— Она что, не понимает — Гром не бросит отца в такую минуту?
— Какая минута? Какая минута? — Бабушка вскинулась, будто не она первая когда-то сказала о тучах, сгущающихся над головой отца. Однако взрослые часто бывают непоследовательны. — Минута самая обыкновенная, как раз осот из земли лезет.
— Во-первых, у тебя неточная информация: он не в совхоз не хочет, а хочет в лагерь…
— Лагеря не будет до вашего возвращения! И мое мнение — пусть Володька не изображает из себя единственного защитника. Найдутся у отца и другие, которые… — Бабушка не закончила фразы: лицо у нее стало как-то таинственно и хорошо меняться, будто бабушка прислушивалась к чему-то дальнему.
Мне потребовалось немного времени, чтоб сообразить: бабушка прислушивается всего-навсего к собачьему лаю, который долетал сначала только с конца поселка, но постепенно приближался к нам.
Кто-то шел по улице свой, здешний. В честь кого-то лаяли собаки, передавая друг другу радостное известие: идет человек, который с ними разговаривает.
Шел мой отец. Я была рада увидеть отца. Возможно, на этот раз я приехала к бабушке ради встречи с ним. Но сама не знаю почему, я вдруг встала и ушла с веранды в темную комнату.
Бабушка же вышла навстречу отцу и, раньше чем он вошел в дверь, спросила:
— Застал?
— Застал, застал. В любой момент готов был назад повернуть, ноги не несли, а застал.
— Сказал? — В бабушкином голосе было то же самое, что и в мамином, когда она говорила с отцом: желание до конца убедиться, что отец не свернул, как он иногда сворачивал в последнюю минуту.
— Сказал! — Отец стал умываться, шумно отфыркиваясь, пуская воду брызжущей струей. Наверное, так ему было легче. — Сказал! А что услышал? Что я должен был услышать, по-твоему?
Еще не выходя на веранду, я знала: бабушка стоит над ним с полотенцем в руках, точно так же, как много раз она стояла надо мной.
Все так и было. Послышались мои шаги, отец поднял к бабушке мокрое лицо, но не осекся, не замолчал. А как будто мое появление ничего не значило, спросил, вытираясь:
— Что она должна была мне ответить? Что визит мой и вопросы мои унизительны! Что она, слава богу, сама знает, как справиться в подобной ситуации.
Интересно, кто и по какому поводу разговаривал с моим отцом так? Кто?
— О, боже, старый дурак плетется объясняться! Да она меня за дверь едва не выставила! О каком взаимопонимании речь?
Да, о каком? Я оглянулась на бабушку: в этот момент, мне казалось, я отчетливо понимала, о чем идет разговор между бабушкой и отцом. Все-таки о лагере, о Ларисе-Борисе и Громе, думала я. Если бы я знала тогда, как я ошибалась от начала до конца!
Отец сидел, откинувшись на спинку стула, и лицо у него было маленькое и серое от усталости. Моему отцу очень не идет, когда у него усталое лицо.
— Женька в доме, — сказал отец, гладя себя по лицу моей ладошкой. — Маленький ребенок в доме, какая радость!