Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой
Шрифт:
— А ты? — торопил Охан, заглядывая Грому в лицо. — А она?
…А она стояла между Поливановым и моим отцом, вся легкая, красивая, и как ни в чем не бывало, стряхивая со лба веселую золотистую прядку, спрашивала:
— Как же так? Прямо на той лестнице? Которая на Гору? И не могли спасти, нет?
— Реанимации тогда не было, Лариса Борисовна, — объяснял отец, и я поняла: он только что рассказал о смерти Стемпковского, который умер от сердечного приступа, увидев гидрию, злобно и мстительно разбитую копателями за то, что в ней не обнаружилось
— Но возможно, ее удалось бы восстановить, эту гидрию? Вы же склеиваете свои из черепков? Разве нет?
— Больше, чем гидрию, ему было жаль человечество, поверьте мне, Лариса Борисовна.
— Фанат, — утвердил Поливанов.
— Фанатизм некоторый, конечно, в нашем деле нужен, — согласился отец без особого воодушевления. — Но, я полагаю, дело не в фанатизме, а в обиде очень порядочного человека, который понимал: мир сам себя обкрадывает, меняя красоту на звонкую монету.
— А на монету снова стремясь купить красоту? Нет? Я не то сказала?
Не то она сказала, конечно, и у отца появился непосредственный предлог вспомнить наши джинсы, наши батники и тем более вчерашнюю зажигалку.
— На красоту? — хмыкнул он. — Уж не на то ли, что я вчера вышвырнул в море?
Ах, какая детская мелочь заключалась в любезных разговорах отца с Максом и Ларисой! Между тем, если судить по репликам Грома и Охана, ничего особо веселого впереди отца не ждало. С «гуляющим» золотом, как видно, не все еще было ясно. И не из-за него ли кто-то собирался вмешаться в нашу лагерную жизнь, испортить ее или вовсе отменить?
Но чего хотела Лариса от Грома?
Еще неизвестно, до чего бы я дошла в своих предположениях, если бы продолжение их разговора не состоялось в моем присутствии тут же, на катере.
На палубе мы все переместились, смешались группами. Вдруг Вика подошла ко мне с просьбой приютить у нас в доме боевую свою планшетку, потому что по вполне понятным причинам Шполянская-старшая начала охоту за ее дневниками. «С чего это Вика взялась за дневники?» — успела подумать я, принимая из рук в руки плоский портфельчик. Но тут же мысли мои побежали в другую сторону: прямо на нас, громко переговариваясь, шли наша Классная, Володька и Охан. Но сестры Чижовы попались им на пути, Лариса остановилась, приобняв за плечи Тоню и Олю. Стояла так, поглядывая трогательно, как девочка.
— Пойми меня правильно, Громов: мы так боролись за первое место, так неужели в самом конце позволим, чтоб нас затерли? А ведь работа в совхозе чуть не главный показатель, это надо учитывать. Разве я не права? Нет?
— Я пять лет уже здесь, — Гром кивнул в сторону Больших Камней, — а у вас еще сколько кандидатов в бригадиры: вон Андрюша, инициативный человек, Мишка не откажется в совхоз выехать, если начальством. Да и сами справитесь…
Она уронила голову, рассматривая исподлобья черствого Громова. И тут удивительно кстати сестры Чижовы выгнули детские свои коленки, вытянули шейки, и Оля выпалила:
— А раньше Марта Ильинична
— Даже? — переспросила Лариса. — Что «даже когда»? А? Девочки?
— Даже в прошлом году на яблоки, — ответил вместо девочек могучий бесстыдник Володька Громов, и так прямо, так ясно смотрел на Ларису. — Когда вы уже были нашей классной.
— Чем же было плохо в прошлом году? — удивилась Лариса Борисовна. — Я так поняла: ты недоволен? Нет? Да?
— Нет, — ответил Громов. — Я доволен. Но в это лето остаюсь при своей лопате и черепках. Я их люблю потому что.
На мой взгляд, он мог бы сказать и так: «Потому что люблю Алексея Васильевича». Однако он сказал о черепках и отвернулся от нас и от спора, стал смотреть на воду…
— «Черепки, черепки»! — передразнила его Лариса. — Любил бы лучше целое. И будущее. Из настоящего надо любить будущее: свое, родителей, класса, общее. Нет? Нет — скажешь? Да!
— Нет! — Громов бросил это, не оборачиваясь, что уже окончательно напоминало вызов. Даже я бы сказала так: призыв к ссоре.
— А не кажется ли вам, любителям старины, — вы нашли удобную форму ухода от общества и его нужд? Нет? Да! И обстоятельства видите только свои? А?
— Я, Лариса Борисовна, вижу его обстоятельства. — Володька уже снова стоял перед ней, скрестив руки на груди и откинув лицо с видом человека, который может разбить все доводы.
— Какие — его? Что лежало две тысячи лет…
Может быть, она забыла, что рядом стою я. Как-никак его дочь?
Что пролежало две тысячи лет, действительно могло подождать и еще год. Хотя не стоит забывать: человечество безумно жаждет находок! Прямо ногами переступает от нетерпения человечество, в руки засматривает.
Гром все стоял напротив Ларисы, глаза его по-прежнему светились серым твердым блеском.
— Пойми меня правильно… — Лариса прижала руки к груди.
Но беда заключалась в том, что любую фразу, которая начинается этими словами, нельзя не только правильно понять, но даже услышать.
— Пойми меня правильно, обстоятельства бывают сильнее нас и требуют…
— А вы напрягитесь, напрягитесь. — Володька показал плечами, как надо напрячься. — Напрягитесь и победите свои обстоятельства.
— Или Марту Ильиничну попросите, — произнес наконец разумное Охан. — Пусть она с нами, если вы не хотите.
— Не могу, Андрюша, — поправила Лариса-Бориса с нажимом.
Мы, конечно, все понимали — «не могу» относится не к совету обратиться за помощью к Марточке. Но все-таки сделать и это наша Классная как будто тоже не соглашалась. И только один Гром, получалось так, мог ее выручить, взяв на себя бригадирство в совхозе.
Грому, однако, нисколько не льстило это доверие.
— Каждого где-то кто-то с чем-то ждет. Каждый силен в свое упираться, а другие — гори синим огнем, — так еще сказал Гром. — А? Нет? Я не прав, Шполянская?