Современная китайская проза
Шрифт:
Коньки свободно скользили по льду, как шасси у взлетающего самолета. Это и есть настоящее счастье! Кто умеет скользить по льду, тот рано или поздно оторвется от земли и взлетит…
Коньки — давно позабытые друзья! Ваши тонкие лезвия выдерживают вес человека — и справляются. Чтобы быстро скользить на узеньких полосках стали, нужно соблюдать равновесие. Чем отличается каток от подмостков, на которых проходит человеческая жизнь? Неведомо, когда ты споткнешься и упадешь, далеко ли тебя забросит судьба, а подымешься — скользи снова.
Ты бежишь, ты летишь, ты стремительно бороздишь лед, словно ты родилась на свет для того, чтобы чертить по льду борозды. Так разве же не вышли вновь на лед звезды фигурного катания и чемпионы хоккея? Впрочем, это неважно; совсем неважно, потому что залитый водой лед за одну ночь стирает с себя все накопившиеся борозды и шрамы. Они остаются только в истории спорта, а катку страшны безлюдье и пустота, а не свистящий звук разрезаемого льда…
Рядом с ней схватились двое — в красном и в голубом. И не успели зрители опомниться, как один из них вылетел за зеленый бортик и бухнулся в снег под большим тополем; парень катился прямо к ней. Зрители закричали в тревоге; Циньцинь бросилась поднимать пострадавшего.
— Ушибся? Больно? — взволнованно спрашивала она, стоя в снегу на коленях. Парень был очень бледный.
— Ничего, — с трудом проговорил он. На лбу у него пульсировала жилка. Он напрягся всем телом, уперся руками в снег и поднялся, как раненый боец. Он стоял в глубоком снегу, и пар шел у него изо рта. А к нему уже со всех сторон бежали: зрители, игроки, тренеры.
— Здорово ушибся?
— Озверели, бесстыжие, сталкиваются лбами, думают таким образом счет изменить, — возмущенно кричал кто-то.
— Ну и ну! — вдруг крикнул пострадавший. — Я и не знал, что у меня такие крепкие кости! Потрещали — и ничего!
Он зашагал к бортику и ловким движением перемахнул через него.
До чего же знакомый голос! И лицо тоже. Облокотясь о бортик, парень смотрел на нее с благодарной улыбкой.
Она едва сдержала готовый вырваться крик. Как он попал сюда? Несчастный, замученный, он еще может шайбу гонять? В хоккейных доспехах его не узнать, закован, как средневековый рыцарь. Неужели это он, скромный и молчаливый, а здесь сильный и дерзкий. Она ни за что не поверила бы, если бы не увидела собственными глазами. Сколько энергии и силы! «Я не знаю тебя, но хорошо помню. Ты — сирота, рос без матери».
Он смешался с толпой спортсменов — игроков одной команды не различишь, разве что по номеру. Бывает, что два человека похожи друг на друга как две капли воды, но стоит им заговорить — и каждый самим собой становится. Простой слесарь, а шайбу гоняет. Когда же он успел выучиться? Еще в школе. Рос без матери, кто же ему купил коньки? Где же он? Теперь не узнаешь. Наверное, тот, кто быстрее всех бегает, как олень…
— Цзэн Чу! — крикнула Циньцинь. Но голос ее потонул в общем шуме, и она смутилась, покраснела.
Олень
— Циньцинь! — раздался отчаянный голос, и вместо бегущего оленя появился Фу Юньсян. — Циньцинь!
Он кричал так, словно произошло землетрясение. Ей в голову не могло прийти, что он найдет ее здесь. Видно, обежал весь город. Вид у него был жалкий: без шапки, уши красные от мороза, на редких усах сосульки…
— Ты… — Он не мог говорить, задыхался, губы дрожали.
Она смутилась и невольно опустила глаза, ей стало стыдно. Он никогда не сделал ей ничего дурного, почему же она с ним так поступила? Ведь все равно конец будет один, зачем же она убежала из фотографии? Зачем заставила его метаться по городу, мерзнуть, искать ее, волноваться?
— Пойдем! — зарычал он, словно разъяренный медведь.
Она огляделась, отошла от бортика. Ей не хотелось, чтобы их видели. В это время снова раздался восторженный рев: матч кончился. Кто выиграл: красные или голубые? Конечно, голубые. Ведь он голубой.
— Пойдем! — Он грубо схватил ее за руку. Мимо пробегали возбужденные болельщики, и Циньцинь все время оглядывалась, опасаясь, как бы Цзэн Чу ее не заметил.
— Ну почему ты так сделала, скажи? — Фу Юньсян стучал зубами от холода.
Он не может выйти так быстро, ему еще надо переодеться, надеть свою черную промасленную куртку.
— Скажи — почему?..
Стоять здесь нельзя, никак нельзя. Черная куртка…
— Пойдешь или нет? — заорал Фу Юньсян грубо, с угрозой в голосе и своей громадной кистью так стиснул ей руку, что она пальцем пошевельнуть не могла. Циньцинь еще раз огляделась по сторонам и послушно пошла за Фу Юньсяном.
На трамвайной остановке было полно народу: как раз кончилась смена.
— Отпусти, я сама пойду. — Циньцинь вырвала руку.
Фу Юньсян прислонился к стволу облетелого вяза и молчал в изнеможении. Ей вдруг стало его жаль. Сейчас он скажет: «Я тебя люблю, ты же знаешь». Он ее любит, а она его нет. Надо было давно ему об этом сказать, а она зачем-то тянула. Неожиданно для нее Фу Юньсян зло произнес:
— Ты обманула меня! — И губы у него задрожали.
Он сказал «обманула», а не «я люблю тебя». Если бы он сказал «я люблю», она расплакалась бы и, кто знает, может быть, смирилась бы со своей участью. Нет, не смирилась бы…
— Скажи мне наконец, почему, ну почему? — без конца повторял он. Было темно, свистел ветер, он прикрыл руками красные от мороза уши.
Подошел трамвай, и толпа ринулась на штурм. Он тоже подался вперед, но не стал садиться в вагон, а вернулся и уже более мягко спросил:
— Скажи откровенно: ты убежала потому, что живот схватило?
— Нет.
— Тогда… знакомого встретила?
— Нет.
— Или… опять забыла блокнот на занятиях?
— Нет! — сердито выкрикнула она. — Нет!