Современная китайская проза
Шрифт:
Провожать меня?
Боится, как бы не побили. А может, думает, что она в обморок упадет. Нет уж, спасибо. Нечего ее жалеть. Ей не жалость нужна, а уважение, понимание, любовь. Помочь хочет. Можно подумать, будто он сильная личность. Ну, расскажет она ему про свои беды, а он кому про свои расскажет? Слесарь, а какой самонадеянный. Уж не думает ли он, что она может в него влюбиться? Красивые слова, приятный голос — нет, этим ее не удивишь. Ей нужны поступки, дела.
— Вы хотите?.. — нерешительно спросил он, запахивая куртку.
— Нет! Нет! — отказалась она.
Он
Так бежит олененок по снежной равнине, легконогий, стремительный, естественный, бесшумный. На снегу он оставляет свой след, но никто не знает, куда он приведет.
Ей хотелось крикнуть: «Цзэн Чу!» Она рвалась к нему всей душой и неподвижно стояла с закрытыми глазами, а когда открыла их — его уже не было. Над снежными крышами поплыл, сгущаясь, ночной зимний туман. На западной стороне небосвода засветилась розовая заря.
Она с трудом поборола в себе желание броситься вдогонку, бежать сломя голову туда, за угол сказочной покосившейся сараюшки, где скрылась его плотная, коренастая фигура…
IX
Узоры, которые мороз нарисовал на стекле, от тепла исчезли бесследно. Занятия вошли в свою колею, отопление работало, в аудитории было тепло, и не осталось почвы для глупых и праздных фантазий…
— Ай, о чем преподаватель сейчас говорил? — Циньцинь толкнула сидевшую рядом Суну… Он обычно сидел в последнем ряду, и она сразу заметила, что его место пустует. Может быть, опоздает? Но он вообще не пришел. Он давно перестал ходить. Может быть, что-нибудь случилось?..
Она не слушала преподавателя, и ей снова пришлось обратиться к Суне.
Прошла неделя, Фу Юньсян не подавал о себе никаких вестей. Но так просто он ее не оставит. Наверное, советуется с родителями: попугать ее самоубийством или пригрозить силой? Надо как-то его убедить. Что бы такое придумать? Дома узнают, разразится буря. Кто может ей помочь? Один сказал, что слишком поздно. Другой пожалел, но она из гордости его отвергла…
— Пойдем, урок кончился. Чего сидеть? Что это с тобой творится? — тормошила ее Суна. — Улыбаться разучилась, подбородок заострился. Вставай же? Восьми еще нет, пойдем со мной к костюмерше в театр — у нее есть очень хороший крем для лица.
Циньцинь покачала головой. Всего два дня не виделись, а у Суны опять новая прическа: волосы начесаны и уложены. Она очень привлекательная, девочки ей завидуют, но чересчур навязчивая… Он и сегодня не пришел. Вдруг ее осенило.
— У меня к тебе просьба, — набравшись духу, произнесла она.
— Знаю какая, — подмигнула заговорщически Суна. — Ты не сказала, а я уже знаю!
— Что знаешь? — Циньцинь смутилась, словно выдала свою тайну.
— Он не ходит
— Кто?
— Цзэн Чу, тот слесарь.
Циньцинь потупилась.
— Я только что все узнала. Его избили хулиганы. Им тоже досталось, но трое на одного…
— Да ты что? — вскрикнула Циньцинь.
— Говорят, это начальство ему так отомстило, подговорило хулиганов. К ним на завод комиссия из города прибыла, безобразия там у них, вот и решили башку ему проломить, чтоб не вылезал… История эта долгая, потом как-нибудь расскажу, я пошла…
— Постой. — Циньцинь отчаянно вцепилась ей в руку, обтянутую перчаткой. — Не знаешь, где он живет?
— Ну… — Суна загадочно рассмеялась, передернув плечами.
— Суна, милая, ты же знаешь, — умоляла Циньцинь.
— Сама пойдешь. — Суна вздохнула с досадой. — Отсюда недалеко. На Мацзягоу, напротив русской церкви, где служил раньше длинноволосый поп.
— Спасибо тебе, Суна! Спасибо! Ах ты моя дорогая… Ну, потом поговорим! — Циньцинь выскочила из аудитории и побежала к воротам.
Несмотря на позднее время, от снега было светло, как днем, только тени стали длиннее. Ветер свистел в электрических проводах. Но молодости ночь не страшна. Циньцинь решила найти Цзэн Чу, чего бы ей это ни стоило.
Купол старой церкви величественно и строго возвышался во мраке ночи. Тяжелые чугунные ворота были заперты, тусклый фонарик едва освещал занесенный снегом двор, в котором не было ни тропинки, ни следов. Старый, разбитый колокол стонал под порывами ветра. Циньцинь обошла вокруг церкви. В детстве ей случалось бывать здесь, и она смутно помнила, как угнетающе действовали на нее протяжные песнопения верующих. Неужели стоять на коленях, плакать и каяться — это жизнь? Нет, жизнь скорее похожа на голубей, которые живут под куполом церкви; по утрам они взмывают в небо и кружатся, как снежинки… Недалеко от церкви каток. Там тоже все крутится, вертится, мчится…
«Вера». Он произнес это слово, когда она впервые его увидела, произнес торжественно, словно на молитве. А живет он напротив церкви, в покосившейся халупе. Она вытащила из сумки фонарик, но снег перед хижиной аккуратно подметен, в окошке светится огонек. Циньцинь постучала, и сердце у нее замерло.
Что она ему скажет? «Пришла к вам?» — «Зачем пришли?» — «Не знаю». — «Зачем приходить, раз не знаете? Можно, я вас провожу?» — «Не надо». — «Зачем же вы пришли? Вы страдаете? Я вижу…» — «Нет… Да. Мне больно. Говорят, вы больны, ранены… Я пришла вас проведать»…
На стук никто не откликнулся. Циньцинь постояла в нерешительности и вдруг услышала за окошком хохот и громкие голоса.
— Выиграл?!
— Выиграл, это точно. В молодежном клубе, я сам видел, от доски не отрывался. Сначала робел: японец несколько лет завоевывал звание чемпиона, мощно играет: фишки зажмет в ладони и мечет на доску, словно кости. А наш молодой лохматый парнишка, по прозвищу Индюк, еще зеленый совсем, вынудил…
— Я его знаю, решительный парень, в прошлом году стал чемпионом трех северо-восточных провинций по облавным шашкам вэйци.