Современная румынская пьеса
Шрифт:
М а н о л е. Именно поэтому искусство призвано утверждать и организовывать, а не отрицать и разлагать.
К л а у д и я. Нас окружает столько тайн…
М а н о л е. Что мы не имеем права выдумывать новые.
К л а у д и я. И все-таки как хороню! Послушай. (Читает.)
«Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! — Я, вскочив, воскликнул. — С бурей уносись в ночной простор, Не оставив здесь, однако, черного пера,6
Перевод М. Зенкевича.
Маноле внимательно слушает, он явно глубоко тронут. Почти с испугом глядит на Клаудию.
(Встревоженно.) Что, Ман?
М а н о л е (тихо). И птица смерти никогда больше не покинула его дома. (Клаудии.) Так ведь? Никогда, отныне и вовек. (Встрепенувшись, громко.) Кристина!
К р и с т и н а (появляясь в дверях). Сейчас, маэстро. Осталось только полстраницы.
М а н о л е. Кончай скорее и приходи.
К р и с т и н а. Да, маэстро. (Уходит.)
К л а у д и я (будто не поняв смысла зова Маноле). Ты можешь отпугнуть девочку своим грубым деспотизмом.
М а н о л е (встревожившись). Не предполагал, что я груб. Думаешь, нужно быть с нею поласковее?
К л а у д и я. Речь не о том, чтобы быть грубым или ласковым. А о том, чтобы быть самим собой.
М а н о л е (изумленно). Самим собой? Ну, уж если я держусь иначе!..
К л а у д и я. А ведь ты прав. Ты остался большим ребенком, Ман.
М а н о л е (помолчав). Клаудия, я очень переменился?
К л а у д и я. Вообще или по отношению ко мне?
М а н о л е. По отношению к тебе я перемениться не могу.
Клаудия улыбается.
Я сказал что-то смешное?
К л а у д и я. Нет. Юмор в том, что ты чистосердечен. Это меня обезоруживает. Ты помнишь, что на прошлой неделе сделал мне предложение, Ман?
М а н о л е. И до сих пор дожидаюсь ответа.
К л а у д и я. Ответ тебе я дала тогда же. Но что, если я окажусь своенравной женщиной и скажу тебе сегодня «да»?
М а н о л е. Я был бы очень счастлив.
К л а у д и я. Какое большое слово, дорогой мой. Нет, ты не был бы счастлив. Здравый расчет счастья не приносит, самое большее — некоторый покой. Но тебе он так необходим, что я готова согласиться, если только я могу тебе его дать.
М
К л а у д и я (резко). Он уехал из Бухареста. (Пауза.) Вчера.
М а н о л е. Из-за меня?
К л а у д и я. Из-за меня. И он не вернется. Это человек, который держит слово.
М а н о л е. Все-таки ты не хочешь быть моей женой?
К л а у д и я. Роль сестры милосердия я могу исполнять и не заходя в загс. Если только я могу ее исполнить.
М а н о л е. Ты дорога мне.
К л а у д и я. Знаю. Однако этому уже двадцать лет. Какой смысл менять формально хоть что-то?
М а н о л е (гневно). Послушай, не разыгрывай комедии, ты не на сцене. С вами, актерами, никогда не знаешь, на каком свете находишься. Что на тебя нашло?
К л а у д и я (смеясь). Могу же я поиграть немножко, Ман. Я слишком взволнована, чтобы казаться естественной. И, в конце концов, разве я не имею права один-единственный раз сама придумать себе роль? (Страстно, прижимая к груди его голову.) Ах, как сильно, как сильно я любила тебя, родной…
М а н о л е. И я, Клаудия.
К л а у д и я. Ты никогда не любил по-настоящему, Ман. Никого. Кроме своей скульптуры. Остальное было от избытка богатства. Мотовство. Кутеж.
М а н о л е. Неправда. Тебя я любил.
К л а у д и я (закрывая ему рот рукой). Хочешь, я помогу тебе заглянуть в себя?
М а н о л е (после короткой паузы). Говори.
К л а у д и я. Во-первых, ты чудовищный эгоист, жадный и действующий без зазрения совести во всем, что не является твоим искусством.
М а н о л е. Но искусство мое воплощает как раз то, что есть лучшего во мне. Чем мне насыщать его, если бы я разбрасывался?
К л а у д и я. Знаю, Ман, тебе нет надобности защищаться. Я любила тебя, невзирая на твой эгоизм, а может быть, и за него. (Шутливо.) Он произвел на меня впечатление. Он такой монументальный… (Пылко.) Я знала, где-то ты платишь за него в тысячу раз больше. Но позволь мне продолжить рассказ.
М а н о л е. Слушаю.
К л а у д и я. Таким образом, то, что ты называешь любовью, было в твоей жизни только шпорами для воображения и мироощущения, а не смыслом существования и не исполнением желания. Я это поняла и приняла.
М а н о л е. Сколько смирения!
К л а у д и я. Все же мне понадобились годы, чтобы прийти к этому. А теперь ты болен. Болен сильнее, чем признался мне. Разве не так?
Маноле кивает.
Ты не можешь больше работать. Ты смотришь вокруг себя и обнаруживаешь, что ты одинок. Для тебя всегда было привычным чувствовать свои руки занятыми. Сейчас ты хочешь опереться хоть на что-то и не находишь ничего. Тебе страшно. За что тебе ухватиться?