Современная венгерская проза
Шрифт:
Декан в самом деле выглядел плохо, ел рассеянно, оставил тарелку почти нетронутой, Жофии, радостно возбужденной, очень хотелось взбодрить и его. Она с аппетитом ела отбивную с непонятного вкуса зеленой приправой.
— Если удастся обнаружить дату постройки, — объявила она, пересказав декану свою беседу с Семереди, — тогда ни епископский дворец, ни Комитет по охране памятников не смогут остаться в сторонке… Из чего этот соус, господин декан? Такой вкусноты я еще не едала. Пирока готовит божественно!
Декан улыбнулся со скромной гордостью.
— Это, видите ли, как раз мое изобретение. Листья редиски. Обычно листья редиски выбрасывают. Пирока тоже выбрасывала… Ну, а я как-то предложил ей: давайте попробуем!
— Я
— Однако Комитет по охране памятников раньше чем на будущий год денег не даст. У нас ведь плановое хозяйство. — Декан не смотрел на Жофию, чтобы даже взглядом не намекнуть на тайну, поведанную ему на «исповеди». — Вам же для здоровья как раз сейчас полезно было бы в деревне пожить.
Жофия оценила его такт, благодарно ему улыбнулась.
— Сельхозкооператив не дал бы денег? Хотя бы для начала?
— Не знаю. — Священник задумался. — Мне кажется, они на меня сердиты, что я тридцать лет тому назад не позволил новую церковь строить… Скажут, если тогда вам не нужно было, так уж теперь-то к чему?.. Страшно подумать, право: как же это много — тридцать лет!
— Не всякие тридцать лет! — возразила Жофия и хлебом, как не делала уже давным-давно, дочиста собрала соус с тарелки. — Не всякие. А лишь только когда ход истории по какой-либо причине ускоряется. Смотрите, король Матяш [73] умер в тысяча четыреста девяностом году. Через двадцать пять лет пришел Дожа [74] , через тридцать пять лет — Мохач [75] ! Тоже насыщенное было тридцатилетие. Только с противоположным знаком, если сравнить с нынешним.
73
Матяш Корвин (1443–1490) — венгерский король-просветитель.
74
Дожа Дёрдь (?-1514) — вождь грандиозного крестьянского восстания 1514 г., подавленного с чудовищной жестокостью; сам Дожа был сожжен на раскаленном железном «троне».
75
С городом Мохач связана одна из самых трагических страниц в истории Венгрии: в 1526 г. венгры потерпели там сокрушительное поражение от турецких полчищ.
Декан отставил от себя почти нетронутую тарелку, бросил на стол салфетку и отодвинулся от стола вместе со стулом.
— Пирока! — крикнул он, но, так как домоправительница не показывалась, сам переставил тарелку на чугунную подставку для цветов, опять сел и продолжил свою мысль.
— Я понимаю, вы оцениваете позитивно тот факт, что теперь верующие уже свободно помещаются в этой церкви. Но я, как их духовный пастырь…
Жофия прервала его:
— Вы действительно боялись строить церковь? Так люди говорят.
— Не боялся… Не того боялся. Правда, как раз тогда шел процесс Миндсенти [76] , но низшее духовенство особенно не тревожили. Дело в другом… — Он испытующе посмотрел на Жофию: говорить ли? — Просто покинутая церковь рано или поздно непременно подвергается ограблению.
Жофия удивилась.
— Но ведь все, что там есть ценного, — потир, дарохранительница, алтарный образ, хоругви, облачение — вы все равно перенесли бы в новую церковь. Гробы ведь не украли бы? — добавила она, улыбнувшись подобной несуразности..
76
Кардинал
— Как знать? — загадочно отозвался священник. — Ограбление могил когда-то было весьма процветавшим ремеслом.
— Да, но в наши дни?..
Священник опять заговорил серьезно:
— Господа здешние сбежали за границу, не так ли. Была война, положение подчас складывалось весьма тревожное… Можно было опасаться и американской интервенции. Вы не помните те времена.
— Но я их изучала.
— Это совсем другое!.. Знать о событиях из исторических книг совсем иное дело, чем пережить их… Из исторических трудов выпадает главное — атмосфера. А ее передать — разве что еще раз «Войну и мир» напишут, о нынешних временах.
— Непонятно мне, господин декан. Иностранная интервенция — и ограбление церкви… не понимаю… — Жофия пристально всматривалась в лицо священника. — Вообще, что существенное можно украсть из склепа? Я ничего там не обнаружила, кроме камней.
— Вы все выросли уже в другие времена, Жофика, — уклончиво отвечал священник. — Для вас, например, совершенно естественно, что мы получили из Соединенных Штатов наши коронационные символы… — Он растроганно улыбнулся. — Я стал тяжел на подъем, но, верите ли, не поленился бы съездить в Национальный музей, чтобы взглянуть на них. Тридцать три года ожидали мы этого великого события.
— Я с удовольствием отвезу вас, господин декан, — предложила Жофия. — За один день обернулись бы… — Внезапно лицо ее изменилось. — По крайней мере, и к себе домой заскочила бы.
— Лучше не надо! — мягко отказался священник и со стеснительной ласковой улыбкой добавил: — Что, как вы не вернулись бы!
Он приподнял пухлую ладонь, погладил руку помрачневшей своей гостьи.
— Мне бы очень недоставало вас!
Из кухни появилась Пирока с неизменным подносом. Ворча, она убрала почти нетронутую тарелку своего хозяина.
— Уж вы лучше по три раза на дню рубашки свои пачкайте, да только ешьте! Мне куда сподручней лишние рубашки стирать, чем за хворым ухаживать!
— Может, у вас что-то не так, господин декан? — участливо спросила Жофия.
Когда Жофия работала, не только круглый стол, но и диван, и столик под зеркалом, и пол — словом, каждый квадратный сантиметр покрывали листы бумаги. В такое время она не сразу решалась лечь, оставив работу незаконченной, — ведь прежде нужно было бы убрать чертежи с дивана, частично с пола, и, значит, был риск назавтра все перепутать. Она чертила разрезы церкви в разных ракурсах, на столе лежали карандаши, линейки, сантиметр, тушь, рейсфедеры, фотографии — чтобы все было под рукой, — едва оставалось место для пепельницы. Иногда ей мучительно не хватало своей просторной мастерской, огромнейшего письменного стола — хотя в том и была теперь цель, чтобы как можно позже все это увидеть. Жофия работала увлеченно, с наслаждением, не испытывая ни малейшей потребности глушить себя вином. Ей хотелось завершить проект реставрации церкви одновременно с окончанием работы над святым Христофором, чтобы все сразу отдать на суд комиссии.
Над селом стояла полная тишина, молчал и телевизор у тетушки Агнеш.
Вдруг в дверь постучали.
Жофия даже рассердилась — зачем ей мешают! — и только оторвала руку от чертежа.
— Кто там?
— Это я, Жофика, — услышала она сдавленный голос тетушки Агнеш.
— Одну минуту, тетя Агнеш! — Проковыляв между разложенными по полу листами, она подошла к двери и чуть-чуть ее приоткрыла.
В дверях — смертельно-бледное, испуганное лицо тетушки Агнеш.
— Жофика, золотко, — выговорила она заплетающимся от волнения языком, — будьте такая добрая, заглядывайте изредка к мужу моему, я за господином деканом сбегаю…