Современные болгарские повести
Шрифт:
Он присел на кровать и обнял меня.
— Почему меня так влекут к себе ваши, я бы сказал, цивилизованные глаза? В их глубине я вижу завершенность, которая мне знакома, дорога и близка. Но им недостает душевного комфорта, что и мешает вам уединиться в собственной душе, поверить в ее божественность, почитать ее…
— Вы иронизируете. Презираете меня, — проговорила я.
— Мои рисунки достаточно сказали вам, если вы их поняли… Презираю? Это сильно сказано.
Я отстранилась, высвобождаясь из его объятий. Минувшей ночью я дарила ему свою душу, а теперь меня леденил страх, граничивший с ненавистью. Я видела его как бы в перевернутый
— Зачем вы послали мне мой портрет? Чего вы хотели? — спросила я.
— Хотел проверить, отыщется ли в вашем обществе хоть одна женщина, которая поверит, что ее духовная сущность именно такова, какой она видится мне. Это было бы для меня огромным утешением…
— А еще?
— А еще мне была необходима еще одна иллюзия, надежда на исцеление. — Он засмеялся и встал с кровати. — Тем не менее я любил вас, пусть всего два дня, но любил, так же как вы меня, пока не отдались мне. Меня толкнуло к вам страдание. Даже если бы я не уступил свои картины другому, я все равно пришел бы к тому, к чему пришел, раз красота перестала быть сущностью людей, вещей и мира — ведь и для вас внутренняя ваша, духовная сущность всего лишь красивая картинка. Не сердитесь, я поставил жестокий эксперимент, хотя и не очень рассчитывал на иной результат. А теперь нам надо поскорей расстаться, пока ваша ненависть ко мне не превратилась снова в жалость и сочувствие… Тогда вы начнете раскаиваться…
Я ошеломленно смотрела на него. Он был прав. К чувству обиды примешивалась невыносимая жалость и боль, к глазам подступали слезы. Он проводил меня до обрыва, и я побежала, не оборачиваясь…
………………………………………………………………………
Луи уже вернулся. Он ждал меня, сидя за письменным столом и рассматривая груду фотографий и своих заметок. Мой Луи, мой бедный Луи со своей французской физиономией, ставшей от солнца еще багровей, лысеющий, с поседевшими висками.
— Дорогая моя, где ты бродишь в такую жару? Я беспокоился. Вот уже час, как приехал, а тебя нет и нет. — Он обнял меня, поцеловал. — У тебя взволнованный вид. Что случилось?
— Я познакомилась с замечательным художником, — сказала я.
— О, тут разве есть такие? Замечательно тут другое! — Он показал на фотографии на столе. — Что за народ! Вместо того чтобы собрать воедино все сокровища, которыми полна эта земля, они раскидали их по всяким провинциальным музейчикам, знакомиться с ними можно лишь фрагментарно, в разрозненном виде, выслушивая при этом полуграмотные объяснения. Но зато какие я видел чудеса! Конечно, для будущей моей книги…
Он зашагал по комнате, как охотник, вернувшийся с богатыми трофеями, — благодушный здоровяк, слегка похудевший. Он уже успел принять ванну и был, как всегда, свеж и спокоен.
Я смотрела на него, а видела того, другого.
Был это реальный человек или призрак, смутивший мою жизнь, горестная мечта, выпадающая из действительности? Вправду ли есть во мне что-то лучшее, божественное помимо того, что разжигает мои чувства, мою неудовлетворенность и непрестанно мучит меня? Быть может, это лишь страх, сомнения, беспомощность и отчаяние?
Проклятый мой рассудок, ты действительно мой или же это гипноз чужих мыслей, соображений и предостережений, тюрьма, в которую я заключена? По твоей вине мир обесцвечивается и химерой кажется моя душа и все то, во что я верила всего два дня… Оно рассеялось точно мираж, весна моей души увяла, все, что вспыхнуло во мне, померкло, онемело, обернулось ложью, и я снова
Георгий Мишев
Дачная зона
Орешник густо рос вдоль забора, пряча от посторонних глаз деревянную дачку Лазарова. Даже тарахтенье его машины, процеживаясь сквозь шершавые листья, звучало глухо, словно издалека. Отчетливо послышалось лишь, как звонко чмокнули поршни перед тем, как заглохнуть мотору, и этот звук, рожденный слепыми силами инерции, резанул чуткое ухо автомеханика.
«Рано выключает зажигание, варвар, — подумал Йонко Йонков. — Не может пять секунд подождать, пока машина успокоится… Бог его знает, что там сейчас делается с подшипниками, поршнями, коленчатыми валами…»
Он стоял, опершись на топор, и смотрел на орешник, за которым мелькнула куртка варвара-соседа. А вскоре услыхал его голос.
— Привет соседу!
В руке у Лазарова поблескивала коричневато-зеленым бутылка коньяка.
— Не сейчас, Лазаров, не сейчас… — попробовал отказаться Йонко. — Вечером, попозже… Некогда.
— Обижаешь! — произнес сосед, отвинчивая металлическую пробку. — Повод больно серьезный.
Лазар Лазаров — старый холостяк — состоял сплошь из эгоизма и твердых жизненных правил, противиться ему было бессмысленно. Лучший способ отвязаться — сразу же, пусть хотя бы для виду, принять его условия.
Йонко выпрямился, отложил топор, но, прежде чем шагнуть навстречу соседу, оглянулся на женщин. Жена и свояченица по-прежнему хлопотали в летней кухне. Жена отбивала антрекоты, стараясь держаться подальше от огня, чтобы не попортить прическу, из-за которой проторчала полдня в городе у частницы-парикмахерши. Свояченица самоотверженно взяла на себя черную работу: резала лук, раздувала угли или обходила с шумовкой кипевшие на плите кастрюли. Она повязалась полиэтиленовым хирургическим фартуком, казавшимся узким на ее крупном, неуклюжем теле никогда не рожавшей женщины…
— Воздух-то какой! — воскликнул Лазар Лазаров, поверх кустов чертополоха протягивая Йонкову стакан, и шумно втянул воздух носом. — Как говорит наш главный механик: «Наполняй кислородный баллон и приступай к сварке!»
Воздух дачной зоны, смешанный с парами коньяка, приводил его в восторг.
— Ну, коль настаиваешь… Поглядим, что за питье… — сказал Йонко Йонков, подымая свой стакан.
Коньяк светился сквозь стекло ленивым осенним светом.
Но не только светился — обжигал тоже. Огонь лизнул его язык, перекинулся на веки, и Йонков зажмурился, будто от смеха.
И в самом деле рассмеялся:
— Ты что ж это? Угощать — угощаешь, а по какому такому поводу — не говоришь… Может, груз подхватил по дороге?
— Какой еще груз? — не понял Лазаров.
— Почем я знаю… Ты у нас холостяк, всегда может на дороге что-то попасться… Запихнул в машину и…
Он опять хохотнул, хотя ему стало не по себе оттого, что пришлось растолковывать свою шутку. Сосед был из тех, кому любую остроту надо терпеливо разжевать, иначе до них не доходит…
— А-а… — протянул Лазаров. — Нет, ничего похожего! Я только из Габрова вернулся… Экзамен толкнул, представляешь? Самому Кареву! А если учесть, что вызубрил я только шестьдесят вопросов, а остальные — кое-как, прошелся по верхам…