Современный чехословацкий детектив

Фикер Эдуард

— За исключением носового платка, — добавил Беранек.

Экснер кивнул.

— Потом преступник направился в квартиру Рамбоусека, перевернул все, видимо в поисках денег. После чего уничтожил картины и скульптуры Рамбоусека, ценность которых пока не установлена. Доктор Медек сказал бы, что им цены нет, Йозеф Коларж заявил бы, что это мазня и чушь. После этого преступник пошел к дому Коларжа, где, по всей вероятности, еще раньше похитил топор; топор он вернул, видимо, для того, чтобы отвести от себя подозрение, либо для того, чтобы запутать следы. И исчез. На другой день после убийства в квартире побывали

два журналиста — они накануне договорились с Рамбоусеком. Они влезли в окно, избрав этот способ потому, что обоснованно опасались, что с ним что-то случилось. Они воспользовались упомянутой приставной лестницей. Рамбоусека они не застали. Увидев, что квартира разгромлена, они предположили, что Рамбоусека обокрали, и, не желая, чтоб на них пало подозрение в краже, уехали в Прагу. Впрочем, один из них не удержался и сделал несколько снимков. Эти фотографии у меня и...

— ...с момента фотографирования до нашего прихода. в квартире все осталось нетронутым, — дополнил Влчек. — Что будем делать дальше?

— Мы сравним отпечатки пальцев этих ребят с отпечатками на окне. Просто так. Для контроля. Да, еще придется поставить охрану.

— Да ну! — удивился Беранек. — А где?

— Надо оцепить весь район домиков за мельницей. Прежде всего тот участок, который зарос крапивой и кустами. Где проходит тропа — кратчайший путь из парка к этим домикам. Там еще течет ручей.

— Это можно обеспечить, — сказал Беранек. — Ну, я пошел, чтобы успеть засветло.

— Мы были там сегодня после обеда с поручиком Шлайнером. Он тебе все покажет.

— А я поужинаю, — решил Влчек. — Заросли, как я понимаю, мы будем осматривать лишь при свете дня.

94

Бывают дома, где время словно остановилось. Такое впечатление производила мастерская Войтеха Матейки. Мансарда, скошенный оштукатуренный потолок, черные балки. По картинам на стенах трудно было судить, когда они написаны (лишь весьма приблизительно удалось бы определить, что создано все это после импрессионистов), полотна, и законченные, и еще не завершенные, стоявшие в углу у стены, были посвящены Опольне, ее природе в разные времена года.

Все холсты, за исключением нескольких портретов, воспевали городок, красоту природы — по некоторым деталям знаток Опольны, наверно, мог бы определить время создания той или иной картины.

Прежде всего в мастерской, часть которой была оборудована под жилье, бросалось в глаза (потому и возникало ощущение — время здесь остановилось), что все вещи куплены не позднее, чем в войну или вскоре после ее окончания. Кресла, ковры, вазы, бокалы, вышитые подушки на диване, даже зажигалка.

За пианино, втиснутым под скос потолка, сидела стройная дама с седеющими коротко подстриженными волосами, пани Шустрова, и играла песни Шуберта в переложении для фортепиано. Хорошо настроенный инструмент звучал прекрасно, а исполнение было не по-женски точное, суховатое. Белая свободная блуза на пани Шустровой колебалась в ритм движениям рук. Плечи ее то подымались, то опускались.

Пан Матейка сидел в кресле у открытого окна (огромного, почти до пола окна, пробитого в скате крыши) и курил сигару. Невидимые воздушные потоки закручивали дым спиралями и уносили в окно. Напротив, у овального стола, со склоненной головой и закрытыми глазами сидел доктор

Камил Чернох, в прошлом учитель гимназии в Мезиборжи, ныне пенсионер, директор музея в опольненском замке. То ли он сосредоточенно слушал, то ли уснул. Скорее второе, потому что сигарета у него в руке погасла (к счастью!), и на полу около кресла лежала кучка пепла. Марта Шустрова кончила играть, вздохнула и энергично повернулась.

— Отлично! — воскликнул Войтех Матейка и зааплодировал.

Доктор Чернох вздрогнул, выронил сигарету и стал похлопывать пальцами одной руки по ладони другой.

Матейка налил в хрустальные бокалы красного вина.

— Ваше здоровье, Марта, — сказал он тихо. — Если бы не вы, в Опольне было бы пусто!

— Если бы не вы, Войтех! — ответила она, пригубила вино, и ее темные глаза заблестели (возможно, от вина, а может, игра света или какая-то тайная мысль). — Без вас Опольну невозможно представить ни сейчас, ни через сто лет.

— Верно, — согласился доктор Чернох. — Даже когда забудется все-все. И неудачники вроде Рамбоусека.

— Неудачники? — переспросила Марта. — Неужели еще кто-нибудь...

— Да нет. — Доктор Чернох махнул рукой. — Никто. Тронутый старикашка дерзнул посягнуть на искусство! А безрассудная, невежественная молодежь вознесла его до небес. Низкопоклонники! Льстецы! Чтобы прославиться, превозносили этого олуха сапожника!

— Пан доктор, ну зачем вы так, — заговорила она, — о мертвых плохо не говорят...

— О Рамбоусеке нужно так говорить, — отрезал доктор Чернох.

Войтех Матейка тихо засмеялся. Марта удивленно взглянула на него.

— Вы же не знаете. — Он закивал головой. — Марта, я вам кое-что расскажу, открою секрет, почему Камил так не любил Рамбоусека. Тут две причины, Марта... Во-первых, когда мой друг Камил Чернох уехал учиться, наш общий друг Болеслав Рамбоусек отбил у него девушку. И женился на ней. Я не смог этому воспрепятствовать, Марта. А во-вторых, на последнюю выставку в Праге Рамбоусек послал нелепое страшилище, невероятно похожее на Камила. — Он снова тихо рассмеялся.

Доктор Чернох покраснел.

— Надеюсь, вы не верите этому.

— Насчет девушки?

— Нет. Насчет страшилища.

— Почти поверила, пан доктор.

— Какая нелепость!

— Давайте выпьем и не будем ссориться! — воскликнул Войтех Матейка. — Марта права. Помянем его!

Зазвонил телефон. Войтех Матейка поднялся, прошел в другой конец мастерской к рабочему столу — там среди ваз с кистями, полупустых тюбиков, бутылок с разбавителями и прочих атрибутов его профессии скрывался аппарат.

— Матейка... Да. Я слушаю.

Он долго молча слушал; доктор Чернох наклонился к Марте Шустровой:

— Когда будет следующий концерт — ваш и пани Калабовой?

— Наверно, в октябре. Когда у нее поубавится работы.

— Мы все ждем с нетерпением.

— Пан доктор, это скорее дружеские вечера, а не концерты.

Чернох покачал головой.

— А мне, пожалуй, пора. Вы, наверное...

— Мы пойдем вместе, пан доктор.

— Нет, нет. Вы знаете, Войтех... Вы единственная. Ваш муж был достойный, редкий человек. Мы все весьма уважали его. Но Войтех вас боготворит, — настойчиво шептал он. — И вы тоже хорошо к нему относитесь. Вы должны выслушать его. Хотя бы раз... Когда-нибудь... Сегодня...