Современный итальянский детектив. Выпуск 2
Шрифт:
Странные слова: «забывать нельзя». Что? Я вспомнила о вчерашних ночных звонках, но тут же отогнала эту мысль. Просто ошибка, так сплошь и рядом бывает, возможно, не в такой час, но сейчас лето, никому не удается уснуть. «Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность; Какие сны приснятся в смертном сне…» [12] .
Я выпила снотворное, легла, так и не заставив себя принять душ.
Все повторилось на следующее утро, и бледные призраки, изгнанные мной ночью, окрепли в моем мутном полусне.
12
Шекспир. Гамлет. Перевод
Телефон звонил долго, прежде чем я протянула руку к трубке.
— Алло.
— Забывать нельзя.
Комната еще была погружена в темноту, и, как мне показалось, именно в темноту провалился и этот голос. Все-таки отдаленно знакомый, но чей — я никак не могла вспомнить. Вежливый, без модуляций. И мучительный.
Не думаю, что я в состоянии описать все, что испытала. В первую очередь ярость и страх, каких я до сих пор не ведала, — они ослепляли и оглушали меня, отнимая способность думать еще о чем-либо, кроме как о том, что продолжение следует, ведь повторение этих слов, вовсе не угрожающих и столь загадочных в силу своей отвлеченности, опровергало напрашивающуюся надежду, что они могли быть адресованы не мне, а кому-то другому. Нет, голос пытался воздействовать на меня, сохраняя анонимность. Это, конечно, внушало страх, но, к счастью, именно это и приводило меня в ярость. Он хотел зафиксировать меня в одной точке пространства и времени, оставить во власти одной-единственной мысли при помощи дешевой хитрости.
Словно окоченевшая, я продолжала без движения лежать на кровати. Все же победила ярость наряду с чисто инстинктивным желанием броситься к кому-нибудь за советом и помощью. И тогда я начала мысленно перебирать людей, к которым могла бы обратиться, отбраковывая одного за другим после беглой оценки их личностей с точки зрения моей проблемы. Каждого я более или менее заслуженно могла обвинить в рассеянности, или безразличии, или склонности к интригам, а самое себя — в недоверчивости и излишней замкнутости; однако не это прежде всего осложняло мой выбор, а сама постыдность испытываемого мною страха — впрочем, я начинаю это понимать, кажется, только сейчас. Эпизод-то был пустяковый, прямо скажем, незначительный: вполне вероятно, в тот же миг сотни других анонимных звонков полосовали город во всех направлениях; но тот факт, что один из них был адресован именно мне, приобретал статус болезни, происхождение и серьезность которой не установлены.
Боязнь одиночества вынудила меня отбросить сомнения, по крайней мере на время. Не найдя Федерико, я как-то машинально, спонтанно оказалась возле дома Андреа, о чем задумалась, уже проходя по вестибюлю к лифту.
Я позвонила в дверь один раз, потом дала второй звонок, более долгий. У него был чуткий сон, и обычно он не выходил из дома до десяти. Я позвонила еще раз. Подождала, опершись о косяк, и почувствовала облегчение.
Пока что я еще не продумала, каким образом завести с Андреа этот разговор, располагая считанными минутами и прекрасно зная, что, рассказав ему о случившемся, я тем самым дам ему право задавать вопросы, анализировать с присущей ему скрупулезностью каждый мой день в течение года с целью найти кого-то, с кем я должна была завязать, мягко говоря, несколько необычные отношения. Мне казалось, я уже слышу его слова, сопровождаемые прочувствованными и самоуверенными смешками, которые в конечном итоге обеспечивали ему определенное превосходство надо мной.
Тишина в доме была нарушена, лифт поехал вниз. Перед этой закрытой дверью я впервые осознала, что мне придется во всем разбираться самой. Хотя то был лишь первый проблеск осознания.
Когда я через полчаса приехала на студию, то уяснила для себя одно: ввиду полнейшей неопределенности мне остается только ждать. А работа тем временем отвлечет меня.
Но в последующие часы эта история с телефонными звонками вновь напомнила
Тон-зал М напомнил мне похоронное бюро. Паста отсутствовал, хотя нам предстояло начать со сцены с его участием. На этот раз, пояснил Мариани, он будет дублировать вторым (как будто очередность имела значение!). И сказал он это с видом человека, получающего удовольствие от возможности сообщить тебе плохую новость.
Я показала себя с самой плохой стороны: гавкала как собака, мои реплики представлялись мне чем-то чужеродным, а эти двое, Джо и Мелоди, перебрасывались ими с изяществом метания помидоров; вообще-то они были не виноваты, это мои мысли витали совсем в другом месте, и я делала акценты не там, где следовало. К примеру, пожелание спокойной ночи — она сказала это кузену на пороге своей комнаты — прозвучало у меня ужасно глупо, перенасыщенно, искаженно, со смыслом, противоречащим удивленному выражению лица девушки, когда Джо последовал за ней. Простые слова превратились, против моей и ее воли, в недвусмысленное приглашение. Меня могли бы втоптать в грязь, я бы не удивилась. Но чтобы на проклятом режиссерском пульте позаботились о корректировке — какое там! Паузы делались, но только по техническим причинам.
Д ж о. Я думал о нашем детстве… о том, как мы проводили вместе каникулы. Я давно хотел тебе сказать: ты стала первым объектом моих желаний. (Зажигает лампу, садится на кровать.) Ты помнишь первую зиму, когда мы катались на лыжах одни, без родителей? Нам было по тринадцать лет, но ты была уже почти взрослой женщиной.
М е л о д и. И ты воображал, что влюблен в меня?
Д ж о. Да, что-то в этом роде… но у меня бы никогда не хватило смелости открыться. (Встает, заметно нервничая.) Я посвящал тебе долгие сеансы мастурбации… однажды ночью это продлилось не помню уж сколько часов. А потом я сделал одну вещь.
М е л о д и. Какую?
Д ж о. Конечным продуктом моих занятий я запечатал написанное тебе письмо.
М е л о д и. Мне кажется, я знаю, какое именно.
Д ж о. Я подсунул его под дверь твоей комнаты, моля Бога, чтобы его не перехватила гувернантка.
М е л о д и. Госпожа Койл, ну конечно же! Я вырвала это письмо у нее из рук после жуткой борьбы. Она так и не сумела его открыть. Я убежала и прочла его на одном дыхании, но почти ничего не поняла.
Она остановилась перед ним, нежно положила руки ему на плечи. Джо так удивился, что даже слегка отпрянул, но потом прижал ее к себе, крепко-крепко. Мелоди поспешила высвободиться, избегая его взгляда. Она прошла в ванную и продолжила разговор.
М е л о д и. Госпожа Койл… часть погребенных воспоминаний. Ой, это же была настоящая английская чума!
Джо встал, посмотрел вокруг. Его внимание привлекла небольшая рамка с фотографией матери Мелоди и его самого в военной форме (эта фотография уже фигурировала в начале фильма). Он взял ее, с дрожью начал сжимать все сильней и сильней, пока не разбил стекло.
Когда он поднял голову, то увидел Мелоди, которая смотрела на него, ничего не понимая; он поднес к губам окровавленный палец, улыбнулся, как если бы ничего не произошло.
М е л о д и. Пойдем, я тебя перевяжу.
Пойдем, я тебя уложу в свою постель — такой смысл я умудрилась придать этой реплике. Мне надо было перестать «интерпретировать», потому что все у меня получалось перегруженно, мой голос существовал сам по себе и осуществлял странные перемещения, независимо от моего желания; мне надо было перестать беспокоиться о двусмысленном положении Мелоди, довериться экранным образам и воздержаться от каких-либо трактовок. К тому же, если у меня еще сохранились остатки совести, надо было все переписать наново.