Современный польский, чешский и словацкий детектив

Фикер Эдуард

— Отлично, мне, пожалуй, тоже. Закурим.

Бауманн достал сигарету с фильтром.

— Расскажите мне о своих опытах. Днем вы дали мне понять, что зашли в тупик или что-то в этом роде.

— Похоже, что так, — ответил инженер. — Иногда я сам себя не понимаю, поддаюсь настроениям… Иногда я работаю ради результатов, иногда ради самой работы, чтоб забыться, забыть свой возраст, одиночество. Одни гуляют, другие играют на скрипке, третьи… Мне шестьдесят четыре, дает себя знать склероз, хочу отдалить его. Это достигается лишь работой.

— Чего вы хотите добиться?

—

Лично? — Бауманн отшвырнул спичку. — Я уже говорил.

— Не лично, в химии…

— Я считаю силиконы одним из величайших научных открытий века. Берете хрупкую вещь, пропитываете, и она словно меняет свою сущность. Становится не хрупкой, а прочной. Такое вмешательство в структуру материи — в этом что-то есть… Человек начинает ощущать, что он управляет природой. Это не пустая фраза, хотя мои слова прозвучали выспренне.

— Такое открытие имеет значение, например, для промышленности?

Капитан повторял утреннее объяснение Саги.

— Безусловно, и значение огромное. Точнее, должно иметь. Я говорю о моей работе. Но я был очень зависим, исходил из западногерманских и японских исследований, и такая рабская зависимость, скорее всего, мне отомстит. У меня имеется целый ряд ссылок. Даже если мы достигнем удешевления процесса — поймите, заграницу заинтересует не сам патент на бумаге, но и готовая продукция. Большие концерны добьются внедрения его в производство довольно легко, ну а наши капиталовложения… Короче — необходимо все взвесить. Вопросы рентабельности и многое иное.

Он поднял указательный палец и засмеялся глухим, горьким смехом разочарованного человека.

— А я, глупец, предполагал, что практик столь высокой квалификации, как Голиан, клюнет на липу, на мою провокацию, что он списал какие-то формулы и хочет с ними… Пробовал раз, попытается и еще раз, думал я.

— Сбежать за границу? — Улыбка сползла с лица Шимчика.

— Почему «сбежать» — это мне и в голову не пришло.

— Минутку. Хорошенько обдумайте ответ. Голиан и тогда бежал из-за каких-то исследований?

— Естественно. — Усмешка исказила рот старика.

— Кто вам это сказал — отвечайте!

— Сам Голиан.

Капитан, казалось, не поверил.

— Голиан?

— Конечно.

— Когда? Не помните?

— Через год после возвращения. Да… приблизительно через год. Разговорился со мной, упомянул о своей рукописи. Он добивался того же, чем занялся через некоторое время я, но у него не было никакой базы, — короче, он промахнулся и… Он писал то ли французским, то ли швейцарским фирмам, посылал предложения… Там их посмотрели и вежливо высмеяли, он стерпел, стал просить у них работы… Ему отказали. Поэтому он вернулся.

— И это он вам сказал?

— Ведь и вам это тоже известно.

— О политике не говорил?

— Как о причине бегства или возвращения? Нет.

— А о жене?

— Причине бегства или возвращения?

— Да.

— Нет, — отвечал Бауманн, глядя на пепельницу. Там лежала его сигарета, он закурил и забыл о ней. Достав, затянулся и отшвырнул. — Погасла, — прошептал старик. — Все тлен, все дым… И доверие…

— Что?

— Нет, ничего, я так. Я

любил Сикору, верил ему. Зря. Как это я не догадался… У теперешней молодежи нет ничего святого.

Полная луна плыла по небу. Дом напротив, высокая старая вилла, был похож на заколдованный замок. Деревья трепетали серебряной листвой.

— О чем вы с Голианом говорили сегодня утром? — продолжал капитан.

— Я ведь уже сказал: о том, что ходил к Саге и что Сага, вероятно, все сообщил вам.

— Вероятно или наверняка?

Бауманн молчал.

— И это все?

— Потом говорил Голиан. Ругал меня, потом вдруг умолк и молча вел машину… Мне показалось, что это не он сидит за рулем, а кто-то другой, его тень… Скажите, ради бога, неужели из-за… закрыл глаза и…

— Кто вам сказал, что это самоубийство?

— Кое-что вы, кое-что Сикора, он слыхал, будто какой-то счетовод видел его машину, вернее, то, что от нее осталось…

— Вранье, — холодно заявил капитан, — у погибшего были закрыты глаза, на лице жуткая гримаса. Он не изображал отчаяния ни перед самим собой, ни перед другими — не то что вы, извините за откровенность.

Бауманн замер, потом, распрямившись, спросил:

— Я?

— Да, вы. Я так считаю. Карты на стол! О чем вы утром говорили с Голианом? Если только о нас и о Саге…

— Только!

— А случайно не о деньгах? О деньгах не было сказано ни слова?

Бауманн вспылил:

— Что такое?! Как вы смеете?!

— Я только спрашиваю! Ну? Не было ли все несколько иначе? Я знаю, что вы знакомы с исследованиями Голиана! Скажите, не потому ли вы заявили Саге о Голиане, чтобы предупредить его претензии? И не пытались ли вы сегодня в машине— извините, я называю вещи своими именами — его шантажировать? Чтобы Голиан, испугавшись, снова сбежал за границу? Я-то знаю, как вы любите денежки!

Казалось, инженер вот-вот упадет. Он стоял и качался, руки и голос дрожали, заикаясь, он произнес:

— Никаких денег! — И отвернулся. — Никаких!

Шимчик смотрел на него: минуту назад это был пожилой человек, сейчас перед ним стоял глубокий старик.

— Я знаю о вашем сотрудничестве. Голиан показал вам свою рукопись, и вы обещали ему помочь. Ну, а потом вы энергично взялись за дело. На заводе работы было много, наверное, поэтому так затянулись ваши собственные опыты. И когда через несколько лет стал вырисовываться результат, вы решили, что выгоднее под готовой работой поставить только одну подпись, свою. Вы продолжали исследования, уверяя при этом Голиана, что труд напрасен. Какое-то время вам это удавалось, но только до тех пор, пока не потребовалось подтвердить гипотезу лабораторной практикой. Тут Голиан насторожился, но вы перехитрили его, всучив ключ от своего сейфа, где хранились все расчеты и документация. Да только фальшивая, липовая, вся ваша документация не стоила ломаного гроша! Голиан это уже подозревал и, узнав кое-что у Стеглика, отправился к директору и отдал ему ключ от вашего сейфа и свою папку с бумагами, которая до этого находилась у вас. Чтобы хоть частично застраховать себя. Он боялся вас, боялся вашего коварства, не так ли?