Современный Румынский детектив
Шрифт:
Панаитеску нахмурился, показал Деду деревянный треугольник:
— Юстина говорит, что этой штукой пользовалась Анна Драга, когда обмеряла землю…
Дед живо заинтересовался этим сообщением и некоторое время внимательно изучал инструмент из трех планок с распором приблизительно в метр. Затем он вынул лупу из кармана (с ней он никогда не расставался) и осмотрел заостренные концы циркуля. Сквозь толстое стекло он увидел остатки налипшей земли. Все более заинтригованный тем, что видит, Дед вытащил платок из кармана и собрал кусочки желтой земли, налипшие на дерево.
—
— Черного, шеф, тут чернозем, — сразу ответил Панаитеску, — то есть совсем не та земля, что в твоем платке. Иными словами, для этих мест характерен чернозем, а несуглинок, — продолжал Панаитеску, который всякий раз, отведав стакан-другой вина, становился более говорливым.
Дед взглянул на часы, потом, ничего не сказав шоферу, вышел и осторожно постучал несколько раз в дверь Морару. Ответа не было. Пришлось постучать сильнее. И тогда учитель появился на пороге в пижаме.
— Простите, товарищ Морару, за беспокойство, но мне не терпится узнать, откуда эта земля? Здешняя почва или нет? Вы-то знаток по этой части.
Учитель, моргая, смотрел некоторое время на крошки земли в платке Деда, потом, не приглашая гостей в комнату, подошел к шкафу и стал перебирать множество баночек, расставленных на полках.
— Сейчас, товарищ майор, сейчас, извините, что я в таком виде. Я предпочитаю вечером ложиться пораньше, а утром пораньше встать, до петухов. Я не люблю ночей и стараюсь заснуть с наступлением темноты… Я не имел чести видеть вас в полдень, товарищ Панаитеску, — сказал Морару, занимаясь своими пузырьками, — на каждом была наклеена четвертушка этикетки, надписанная мелким, каллиграфическим почерком учителя. — Маленькая лаборатория, которую я создал много лет назад, когда проблема земли занимала меня не только как форма собственности. Но откуда у вас эта земля? — спросил он, и Дед, воспользовавшись тем, что Морару стоял к нему спиной, незаметно подал знак шоферу молчать.
— Да так, это моя причуда, профессиональная, если хотите. Куда бы я ни шел, я беру комок земли. Этот взял где-то по пути, сунул в карман и…
Дед не договорил. Колючий взгляд учителя, обернувшегося к нему, поразил Деда своей недружелюбностью. Но это длилось только мгновение. Учитель словно отбросил неприязнь, обрел прежнее спокойствие и сказал:
— Это лёсс с очень мелкой грануляцией, единственный участок с такой почвой находится в восьми километрах отсюда, в центре наших полей, товарищ майор. Потому сомневаюсь, что вы специально ходили туда за этими крошками земли. Очевидно, вы сказали неправду, товарищ майор это ваше дело. И я мог бы отплатить вам той же монетой, то есть ввести вас в заблуждение, мне это ничего не стоит…
Старый майор покраснел от замечания учителя, он не рассчитал, вернее, откуда ему было знать, что подобная земля находится у черта на куличках.
— Прошу прощения, товарищ Морару, я не хотел лишний раз упоминать о расследовании.
Дед взял платок с крошками земли и двинулся к двери, чувствуя большую неловкость перед учителем. Держась за щеколду, он обернулся к нему и не удержался от вопроса, очень для него важного, но, смущаясь, неожиданно заговорил официальным языком:
— Вы не могли бы, товарищ Морару, локализовать географически этот участок в периметре земельных угодий кооператива?
Морару взглянул на майора, потом на его помощника, будто пытаясь собраться с мыслями.
— Земля, товарищ майор, «локализуется» в душе людей, — сказал он.
На этом пришлось откланяться. Дед и его помощник вернулись в отведенную им комнату. Майор сделал вывод, что если до этого Морару неохотно, но все же давал какие-то сведения, то после теперешнего инцидента ждать от него нечего. Он не простит… Панаитеску обиженно пыхтел и прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, не понимая деликатности шефа по отношению к человеку, явно враждебно настроенному к расследованию, и еще меньше понимая, почему старшина Ион Амарией поселил их в его доме. Шофер покачал головой и поделился своими мыслями с Дедом, но, к его удивлению, вместо ожидаемого упрека майор ограничился своим излюбленным выражением.
— Интересно, интересно, — сказал он.
— Черта с два интересно! — возразил Панаитеску, выказав грубоватым восклицанием свое неодобрение деликатности шефа.
— Дорогой мой, поверь, я рад, что ты выражаешься столь категорично. Я бы себе этого не позволил, Я не хочу делать поспешные выводы, но подозреваю, что какие-то связи существуют между старшиной и учителем. Я с самого начала почувствовал в них какую-то нервозность в связи с этим прискорбным делом. Но если это простительно для учителя, то для старшины…
— Вот именно, — вставил Панаитеску, — вот где, по моему, собака зарыта!
— Не суетись, дорогой мой, не суетись. У меня такое чувство, что перед нами не только трудное дело, но и люди трудные. Их молчаливое упрямство заставляет меня серьезно задуматься.
— Таким ты был всегда. Дед, ты слишком добр. Эти фокусники вытаскивают ленточки изо рта, будто ими можно выловить преступников. Потрясти бы этого типа, — Панаитеску ткнул пальцем в соседнюю стенку, — поглядеть бы, что из него высыплется. Мне с этой точки зрения жаль той поры, когда перчатки в нашем деле не очень-то применялись…
— Дорогой Панаитеску, в тебе говорит слепая досада. Грубость — примитивная форма силы, и, хотя ты говоришь о грубых методах с такой бравадой, будто они прибавляли нам чести, ты прекрасно знаешь, что это не так.
— Эх, шеф! Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Я твой друг, и с этой точки зрения, разумеется, ты прав, только иногда твоя правота меня бесит, Дед, так бесит, что хочется покинуть тебя раз и навсегда… Ясно, что кто-то в селе хочет, чтобы нам ничего не говорили, хочет заставить нас бродить в потемках и уехать не солоно хлебавши…