Современный венгерский детектив
Шрифт:
— Разве я могла предположить, что ты поедешь с ним! Я говорила об угрозах Шайго с таким отчаянием только для того, чтобы подействовать на Гудулича, разозлить его. Тогда он заставил бы Шайго прекратить надо мной эти издевательства.
Эмма провела теплой ладонью по полной, гладкой руке матери.
— Ка кты все это терпишь?
— Терпела.
— Не понимаю.
— Раньше терпела. Теперь всему конец.
Глаза Эммушки
— Значит, все-таки…
— Что? Что все-таки?
— Значит, все-таки…
Наступило молчание. Анна мысленно пыталась отделить наивное неведение дочери от собственного страха, сжимавшего ей горло с утра, когда до нее дошла ужасная весть.
— Стало быть, и дядюшка Геза ничего не знал…
— Разумеется, не знал. Он только вызвал его ко мне, а сам ушел куда-то. Было темно, я не знаю.
— Куда? Куда он пошел? Я все время думаю об этом. Разве не светила луна?
— Светила, но потом как-то вдруг все потемнело. Или набежала туча, или потому, что я увидела его лицо.
— Он слишком много пил в последнее время.
— Не в этом дело. Он обрадовался, когда я назвала себя, и пытался зажечь зажигалку, чтобы получше меня рассмотреть. Но в руке у него был хлеб и кусок сала, не получалось.
— Он не приглашал тебя войти в дом?
— А как же. Конечно, приглашал. Зайди, говорит, душенька, там у меня горит лампа. Но когда я сказала, что мне и здесь хорошо, он не настаивал.
— Значит, он все время говорил, говорил, не давал тебе слова вымолвить?
— Говорил, но я тоже свое сказала.
— А зачем он зажег зажигалку?
— Только хотел зажечь. Он сунул мне в руку хлеб и сало и сказал: я и, но голосу узнал, кто ты такая. Вылитая мать, в твоем возрасте у нее был точно такой же голос. А вот если бы днем встретил я тебя случайно на улице, не узнал бы.
— И он хорошенько тебя рассмотрел?
— Да не рассмотрел он меня совсем! Я сказала: прошу вас дать обещание, что вы никогда — ни завтра на празднике, ни в другой раз… И задула зажигалку, когда она вдруг вспыхнула.
— Как у тебя хватило смелости? Ведь он был пьян? Был или не был?
— От него несло палинкой, когда он говорил. Но на ногах он держался. Все чиркал зажигалкой, не замечая, что это я ее задуваю, когда вспыхивает огонек.
— А когда заметил?
— Размахнулся и ударил меня. Левой рукой в ухо, но я успела отступить, и его кулак задел меня только чуть-чуть. Вот тогда он и рассвирепел.
— Рассвирепел?
— Да. Он старался схватить меня своими ручищами и повалить. И все хрипел: «Анна, ты —
— Значит, в левой руке ты держала хлеб и сало?
— Да.
— А в правой?
— Ах, мамочка! Сейчас подойдет поезд. Эмма опять взглянула на часы.
— Еще шесть минут.
— Ты уверена в том, что он тебя ударил?
— Конечно. Иначе я бы не сказала.
— Ударил сильно, кулаком? Не показалось ли тебе, что он просто размахивал руками при разговоре или искал тебя в темноте?
— Почему ты мне не веришь, мама? Я же ощутила удар, было больно!
— Но то, что он сказал потом, никак не вяжется с ударом.
— Что не вяжется?
— Он сказал: «Анна, ты — Анна!»
— Я жалею, что ты пришла сюда.
— Ты еще не все знаешь.
— А я и не хочу больше ничего знать! Поздно. Анна побледнела от ужаса,
— Эммушка! Не смей! Не вздумай что-нибудь с собой делать! Никто на всем свете не стоит твоей жизни.
Девушка опять ласково провела ладонью по плечу матери.
— У меня и в мыслях этого нет.
— Но ребенок
— Ребенок? Лаци сказал, что следующего мы непременно оставим.
Анна закрыла лицо руками.
— Боже мой! Ты так-решил а?
— Но ты же сама спросила, мама. Ты же об этом спросила?
Анна решила быть беспощадной; стиснув зубы, она сказала сурово и жестко:
— Ты знаешь о том, что Давид Шайго… твой отец?
— Знаю!
— От кого?
— От него. Он сказал мне это, И о тех пятистах форинтах, которые посылал мне каждый месяц. И еще…
— Что еще?
— Что это его кровные деньги.
— Кровные? Да, так он обычно выражался.
— Может, из-за этого я возненавидела его еще больше.
— Еще больше? А за что раньше?
Девушка не ответила и опять взглянула на часы:
— Ну вот. Еще три минуты.
— О чем ты сейчас думаешь, Эммушка?
— О тебе. Знаешь, меня ужасно поразило, что ты… и вдруг с ним.
— Но ты ничего об этом не знала!
— Догадывалась. Я видела и раньше, что он за человек.
— Судишь по внешности?
— По внешности.
Теперь они молчали до самого прихода поезда.
Медленно встали, подошли к платформе. Оборванец, спавший на полу в товарном вагоне, проснулся удивительно вовремя. Закинув за плечи грязный рюкзак, он перешел путь, очевидно тоже поджидая поезд.
Анна стояла рядом с дочерью. Обе молчали. И даже не смотрели друг на друга.
Паровоз пропыхтел мимо и остановился; в вагон полез оборванец с мешком, тот самый, что похрапывал еще три минуты назад.