Современный югославский детектив
Шрифт:
— Тихо лежи! — прошептал я, задыхаясь, когда мы упали на землю. Он подчинился, даже не пытаясь сопротивляться. Да и что толку: физически я был гораздо сильнее его, а наши руки скованы наручниками!.. Убежать он не мог, зато криками мог привлечь чье–нибудь внимание и тем самым расстроить мой план. Но он был слишком ошарашен, чтобы хоть что–то предпринять, милиционер же все больше удалялся в противоположную сторону, давая нам возможность продолжить побег.
Там, где я вознамерился выбраться со станции, никого не было. Полежав какое–то время, я встал, поднимая за собой
— Смотри у меня, без фокусов! Я знаю, куда бежать. Потом чего–нибудь сыщем руки освободить. Сейчас некогда. Двинули!
Он потащился за мной безропотно, хотя в полутьме я разглядел, что на лицо его наползала гримаса страха. Не иначе, боялся, что я примусь его бить смертным боем, если ослушается.
Мы пересекли еще несколько путей, нырнули под стоящий товарняк, чтобы избежать встречи с железнодорожниками, соскользнули с крутой насыпи и выбрались наконец на тускло освещенную улочку окраины. Остановились в тени какого–то дерева передохнуть и покурить.
На улице никого не было. Но я–то знал, что где–то поблизости притаился Бора Янкович, наш молодой сотрудник. В его задачу входило незаметно наблюдать за нашим побегом и поспешить на помощь, если случится что–нибудь непредвиденное. Зажженная сигарета была сигналом — я сообщал Боре, что у меня пока все в порядке.
Затянувшись несколько раз и сделав вид, что это меня успокоило, я обернулся к молчуну:
— Ну вот, теперь можно и потолковать, куда дальше…
Он молчал, будто даже не слышал моих слов. Я притворился удивленным и тряхнул прикованной к нему рукой, так что молчун испуганно дернулся.
— Что с тобой? Молчанка напала? — спросил я погромче и погрубее. — Оглох? Или не понимаешь?
Он упорно молчал. Я сделал еще затяжку и, бросив сигарету, злобно ее растоптал.
— А может, немой? — продолжал допрашивать я. — Мне бы только избавиться от тебя!.. Скинуть бы эти железки — и чтоб духу твоего рядом не было!.. А покуда мы неврасцеп, — я грозно поднес к его носу левый кулак, — будешь делать, как я велю! Усек?.. Тогда потопали! Нам тут ночевать не с руки!
Он тронулся тотчас же, из чего я заключил, что мой язык он понимает совсем неплохо, только говорить не желает.
Я провел его под путепроводом по направлению к центру города: испытывал, хотел проверить его реакцию на этот маршрут.
— Лапу, за какую тебя ко мне прицепили, опусти и не дрыгайся, — поучал я тихонько. — Смени шаг, чтоб скованные руки у нас в одну сторону болтались. Если кто и вывернется навстречу, нипочем не заметит, что мы в браслетах…
Он снова меня послушался, не издав ни звука. Мы вышагивали так, что соединенные руки шли у нас в унисон — взад–вперед, взад–вперед. Рукава доходили до самых кистей, и случайному прохожему пришлось бы пристально вглядываться, чтобы заметить наши вериги.
Так мы добрались до Бранимировой улицы. Молчун внезапно остановился, словно бы испугавшись упавшего на нас яркого света. Вдалеке я заприметил постового милиционера, он удалялся. Двое граждан тоже исчезли, свернув за угол.
Мой «корешок» дышал
— Чего еще?
— Вы сказали, что я вам буду не нужен, когда мы снимем… — проговорил он быстро на чистейшем сербском.
Наконец–то разговорился! Я изобразил крайнюю степень изумления.
— Ишь ты! А я–то думал, ты вообще немой!..
— Не в этом дело, — ответил он, нервозно махнув свободной рукой. — Вы и вправду меня отпустите, если мы снимем наручники?
— Еще бы! Больно ты нужен! Век бы тебя не видать! Знаешь умный способ, так не финти!
Я кривил душой, говоря, что мне не терпится поскорее от него избавиться. Сказать иначе — значило бы вызвать у него подозрение. К тому же его вопрос вселял надежду, что он отведет меня куда–то, где его знают настолько, что окажут помощь.
— Тогда идемте…
Он потянул меня назад, к окраине. Тут уж я притворился недоверчивым и заартачился.
— Погодь, погодь! Ты куда это удумал?
Он лихорадочно облизал губы.
— Я знаю место, где можно снять наручники. Там нас никто не выдаст… Не хочу быть вам обузой…
Последняя фраза показалась мне двусмысленной. Уж не собрался ли он от меня избавиться, чтобы при первом же удобном случае выкинуть фортель и снова угодить в милицию, чего сейчас он не решается сделать, считая меня уголовником, убежавшим из тюрьмы? Впрочем, посмотрим, куда и, главное, к кому он меня приведет!
Я последовал за ним, но предварительно счел необходимым сделать внушение, стараясь придерживаться профессиональной терминологии:
— Слушай сюда: я с тобой, так и быть, пойду, но попробуй только меня заложить!.. Я за решетку не сяду, пока не разрисую тебя так, что свои не узнают!
На это он ничего не ответил. Молча шел скорым шагом, словно боялся, что переменит решение, если остановится хоть на секунду. Таким манером, не покидая окраин, мы оказались в западной части Загреба. Путешествие кружным путем порядком–таки затянулось. Было уже около трех часов утра, когда мы очутились около Черномерца. На пустых окраинных улочках мы вообще никого не встретили — ни прохожих, ни милиционеров. А если б кого и встретили, не привлекли бы внимания — топали мы себе преспокойно рядышком, как ни в чем не бывало…
Черномерец состоит из переплетения переулков и улочек, в такое время совсем пустых и весьма скудно освещенных. Напарник долго водил меня по ним, так что я под конец стал сомневаться, найду ли путь, которым мы прошли, если назавтра потребуется его повторить. К тому же я беспокоился за Бору: успевает он идти по нашему следу или давно уже потерял нас из виду?
Наконец мой вожатый остановился перед домиком, почти лачугой, приютившимся в крохотном, не особо ухоженном садике. Дом окружала непроглядная тьма, ближайший уличный фонарь находился не в одном десятке шагов. Тем не менее мой спутник без труда нащупал задвижку на садовой калитке и, отворив ее, потащил меня внутрь. Видимо, он хорошо знал место, свет ему вообще не требовался, чтобы ориентироваться.