Современный югославский детектив
Шрифт:
— Ну что, Владо, можно начинать? — спросил я. — Будете отвечать на вопросы?
Он утвердительно кивнул.
— Буду, — произнес тихо, слабым голосом. — Можете начинать.
— Хорошо. Ваше полное имя и фамилия?
— Владимир Мандич… Отца звали Петр…
— Год и место рождения?
— Загреб, тысяча девятьсот девятый…
— Род занятий?
— Как вам сказать… С конца войны эмигрант… С сорок пятого…
Я постарался не выдать своего удивления.
— Где находились в эмиграции? В Италии?
Вопрос я задал чисто формально. Присутствие в этой истории «фиата–1100» с триестским
— Нет… — Мандич покачал головой. — Я был в Германии… В Западной Германии…
Вот так сюрприз!
— А все же… Вы не были в Триесте?
Мандич снова отрицательно покачал головой.
— Нет, никогда. Я эмигрировал в Германию и оставался там до самого… до самого возвращения…
Я оказался в затруднении. Это никак не вязалось с моими предположениями! Неужели моя версия о связи Мандича с угонщиками триестского «фиата» неверна? Я продолжал допрос, скрывая собственное замешательство:
— Эта женщина… кем она вам приходится?
— Супругой… Законной супругой… Мы не виделись с сорок пятого…
Ответ звучал вполне правдиво, особенно если вспомнить встречу Мандича с Марией, ее растерянность и изумление, такого не сыграешь…
В подтверждение его слов женщина подошла к столу, протягивая мне документы.
— Это все правда… Пожалуйста, проверьте…
Я посмотрел ее удостоверение личности и свидетельство о браке, выданное еще до войны. Документы подлинные… Мария Мандич, урожденная Црнкович… Мария Црнкович и Владимир Мандич вступили в брак в…
Я положил документы на стол. На улице становилось все светлее. Электричество резало уставшие от бессонной ночи глаза. Я поднялся, подошел к выключателю и погасил свет, стараясь оттянуть время, чтобы обдумать, как вести допрос дальше.
— Не мешало бы нам чем–нибудь подкрепиться, а? — спросил я. Мандич и женщина поглядели на меня с удивлением — похоже, не ждали подобной любезности. Мне же казалось, что допрос надо строить как доверительную беседу… Не ожидая ответа, я сделал знак Боре. Через несколько минут на столе оказались полбутылки коньяка, рюмки и четыре чашки с горячим черным кофе. И то и другое всем нам действительно было кстати. Особенно Владо Мандичу, который заметно оживился.
— Так, — сказал я, закуривая сигарету. — А теперь расскажите мне, зачем вы разбили витрину на Илице? Что вам не терпелось угодить под арест, мне ясно, я не понимаю только, почему потом вы начали дурака валять, притворяясь глухим? Вот что меня интересует!
Мандич вздохнул:
— Как вам объяснить… Видите ли, я не хотел быть замешанным в эту историю. А они меня заставляли…
— Кого вы боялись?
Мандич беспомощно пожал плечами.
— Их… — выдохнул он едва слышно.
— Это не ответ! Кто те люди, которых вы боялись? Ну, смелее!
Мандич испуганно обернулся, словно опасаясь кого–то у себя за спиной. Потом опять пожал плечами и чуть слышно ответил:
— Не знаю… этого никто не знает…
Что это значит? Может, я все же имею дело с психом, душевнобольным, страдающим манией преследования в тяжелой форме?
— Знаю только… — продолжал Мандич тихо и прерывисто, выведя меня из размышлений, — пароль:
Со стороны эта околесица действительно смахивала на бред сумасшедшего, но мне вдруг за словами Мандича что–то забрезжило. Мандич был уверен, что я о нем знаю гораздо больше, чем это было на самом деле. Он говорил со мной как с человеком, посвященным во что–то!
— Кто же это должен иметь к вам полное доверие? — поинтересовался я. Мандич махнул рукой в сторону жены:
— Брат ее… Мирко Црнкович…
Женщина вмешалась в разговор, я не стал ее прерывать — это даст мне необходимые разъяснения.
— Мой брат сейчас в Лепоглаве…[1] Срок отсиживает… Должен выйти через несколько дней. Осужден сразу после войны…
— Как военный преступник?
Женщина неохотно подтвердила:
— Так в деле значится. Только… только он никого не убивал, клянусь вам!.. Просто у них работал…
Мандич торопливо подхватил:
— Теперь я не знаю, что и думать… Иногда мне кажется, что всему виной Мирко… А с другой стороны, кабы сам я не согласился… Скажу лучше, как все получилось… Была у меня своя торговлишка до войны, так, всякая мелочь. А в сорок первом Мирко возьми да и подбей меня занять конфискованный еврейский магазин…
— А Мирко Црнкович кто был? — осведомился я. — Усташ?
— Да нет… Делал кое–что для немцев. Мирко еще до войны в Германии жил, ну и снюхался с ними…
Бора по моему знаку вышел из комнаты. Надо было проверить, какие данные имеются в нашем архиве на этого самого Мирко Црнковича. Мандич тем временем продолжал, не обратив внимания на уход Боры:
— В сорок пятом, перед самым концом войны, я сдуру подался в Германию. В Загребе остаться побоялся из–за магазина этого, на который позарился. Думал вернуться, как все забудется… Попал в лагерь для перемещенных лиц, ну и… знаете ведь, как это бывает… Стал политическим эмигрантом, право убежища получил. Деньжонки небольшие, что с собой были, быстро кончились. Работу подыскать трудно, даже временную, а и сыщешь, так половину заработка отдавай лагерному «боссу»… Пробовал я промышлять контрабандой, но дело не пошло, полиция сразу меня схватила. Стало меня домой тянуть, да чем дальше, тем больше, только об этом и заикнуться было нельзя. В лагере как узнают, что кто–то домой засобирался, устраивают ночью «темную», бывало, что и до смерти. Там этим делом усташи заправляли, они какую–то свою политику гнули. Мне тоже один раз ночью здорово навтыкали…
— Кто были те люди? — спросил я. — Вы их знали?
— Нет… Даже не видел их раньше… Да и потом тоже. Но за что били, знал, они сказали…
Бора вернулся в комнату и положил передо мной листок бумаги. Я успел его прочесть, пока Владо Мандич тянул свою одиссею. Написано было следующее:
«Мирко Црнкович осужден в 1945 году на пожизненное тюремное заключение за шпионаж, как агент немецкой разведгруппы AMT–VI, в которую вступил, будучи югославским гражданином, еще до оккупации Югославии. В качестве такового действовал в Загребе в годы войны. Арестован в конце войны при попытке с остатками немецких войск бежать в Австрию. Помилован, срок истекает на днях».