Совсем другая жизнь
Шрифт:
Пустила. Но тот не изменился. И она рассталась с ним. Теперь насовсем.
Можешь осуждать меня, может, ты посмеешься надо мной… — Константин вперился взглядом в Ветрова, но тот отрицательно помотал головой. — Я повел ее в ЗАГС. Сказал там: разводите ее, я на ней женюсь. Добрая женщина, работница ЗАГСа, помнится, долго расспрашивала. Но поняла. Через неделю Наташа получила выписку о разводе.
Нас расписали через три дня, как и положено для военнослужащих.
Я уехал в училище. Вернулся через пол года. Зимний отпуск пролетел, как сказка. Казалось, что мы второй раз вошли
Помнится, захожу однажды в казарму, у тумбочки дневального толпа. Пришла почта. Ее разбирают. Развернули очередную телеграмму. Прочитали: «Мне не хватает любви». «Ого! — загалдела братва. — Кому это? Косте? Ты счастливчик!»
А потом пришло письмо от друга: будь мужчиной, у нее другой. Ее ухажер приезжает и уезжает на машине.
Ее телеграмма подтвердила: я развожусь с тобой, выхожу замуж.
Когда после выпуска мне предложили вернуться в Афганистан, я даже обрадовался. Ведь там все было родным и знакомым».
Ветров подпер рукой голову. Ему захотелось спеть что-нибудь лиричное, вроде «По Дону гуляет». Но надо было дослушать рассказ.
«А через много лет я вновь приехал в родной город. — Филин сделал глоток из своего стакана. — Даже не знаю, что меня туда занесло. Родители умерли. Старые друзья разъехались.
Так, брел по тихим знакомым улицам. Что-то вспоминал. Отмокал душой после крови, грязи, смерти.
Больше всего в Афганистане мне не хватало березок. Прохладного осеннего ветра. Запаха жухлой травы. И золота опавших листьев. В общем, всего того, что мы не замечаем и не ценим, пока жизнь хорошенько нас не встряхнет.
Случайно проходил мимо знакомого двора. Из дома выбежала девочка — копия Наташи.
— Здрасте, — на бегу крикнула она.
— Здравствуй…
Маленькая и солнечная девочка, смеясь, бросилась по дорожке к стоявшему у поворота мальчику.
Вот и все. Больше о Наташе я ничего не слышал…
Нет, на моих глазах не слезы: отболело уже давно.
Личная жизнь у меня как-то не сложилась».
Он не стал рассказывать, что женщины у него изредка появлялись. Но как-то быстро исчезали. Или он сам шарахался от них? Его отбивал их запах. Он был всегда разным. Одна подружка пахла свежесоленой красной икрой, другая — чем-то вязким и тяжелым, словно смесь расплавленного битума с гуталином. От третьей несло перемоченным грязным бельем.
Все запахи объединяло одно: они были низкими, приземленными. И грузными.
После Афганистана Константин служил на Дальнем Востоке, потом ему предложили Таджикистан…
И вот теперь появилась Леночка…
Филин выговорился, и ему полегчало.
Ветров выслушал, залпом выпил свой стакан и даже не поморщился.
— М-да, судьба-а-а… — произнес он.
«Надо как-то его утешить, — мелькнула добрая мысль. — Только как? Здесь уже запущенный случай. Как говорится, легче пристрелить».
— Брось, ерунда все это, — вымолвил журналист заплетающимся языком. — Забудь.
— Да забыл уже. Разливай. — Филин театрально махнул рукой и покачнулся, едва не улетев под стол.
— То была не любовь, ик, — Андрей попытался нацелиться горлышком бутылки на его рюмку.
— А
— Щас объясню, только наведу орудие. — Бутылочное «дуло» дрожало, как автомат в руках новичка, но Ветров все же попал в цель, расплескав лишь несколько капель. — Это детская привязанность. Вы ведь познакомились детьми, внушили себе, что это любовь. Такое часто случается у маленьких. Так что корью-любовью (о, хорошая рифма) ты по-настоящему еще не переболел.
Ветров зажигался от своих слов, его уже несло, как Остапа:
— Любовь отрывает от земли! Может унести ввысь, а может грохнуть о землю. Как правило — грохает. Но даже Икар, случись что, полетел бы второй раз, как ошпаренный. Так что… что ты хочешь? Ты любишь классную женщину. Она любит тебя. В чем проблемы, ребятки? Плодитесь и размножайтесь. Ик, забыл, кто это сказал…
— У этого романа нет перспектив.
— А что ты считаешь перспективой? — Андрею захотелось ударить по столу, но он сдержался. — Жить под одной крышей, спорить: кому мыть посуду или как поджарить яичницу? Нарожать спиногрызов, которые будут лазить по тебе и тормошить, когда ты, смертельно усталый, захочешь отдохнуть после работы?
Ветров приподнялся на стуле и подался вперед. Весь жар, который производило его раскочегаренное алкоголем сердце, он вкладывал в эти слова:
— Нет уж, хрен с ней, с такой перспективой! Наслаждайся сейчас, пока ваши отношения воздушные и оттого прекрасные.
— Но я хочу быть с ней постоянно!
— Остынь! — Журналист не удержался и все-таки стукнул кулаком по столу. Посуда испуганно звякнула.
— Не стучи, стол сломаешь, — хмуро заметил Филин.
— Человечество меня поймет: я спасаю душу товарища. — Голос Ветрова стал тише и спокойней. — Живи, как живется. А разойдетесь, что ж… Я лично любил пять раз, нз них три безответно. Стрелы амура оставили такие дыры, что мое сердце — это одна большая заплатка. Так вот, поверь инвалиду любовных битв, время — лучший лекарь. Бе-а… Прости, браток…
Ветрова вырвало прямо на линолеум.
Врач взял в библиотеке подшивку «Советского труда». Ему хотелось узнать, что еще писал Ветров о «потеряшках». Но публикаций об этом больше не было. Более того, он не смог найти ни одной статьи Ветрова за последнее время.
«Странно, — подумал врач, — почему Неизвестный спрашивал про Ветрова? Он что-то вспомнил? Он встречался с Ветровым? Или он и есть журналист Ветров?»
Филин уснул. Впервые за последние дни он провалился в сон, как в глухую темную бездну.
И дело было не в водке.
Он спал почти без снов, пока его не растолкал посыльный.
А Ветров пошел домой. Ему жутко захотелось записать разговор. Это могло пригодиться. К тому же он был поражен умными мыслями, которые сам же и высказал. «О как я могу!»
Дома Ветров сел за кухонный стол и раскрыл тетрадку. Его нос уже клевал. Но он искренне считал: благодарные потомки не простят, если он уснет, так и не записав все разумное, доброе, вечное, что пришло на ум по пьяной лавочке…