Совсем другая жизнь
Шрифт:
«Сейчас начнется». Сергей почувствовал волнение, как перед экзаменом.
Нет, это было что-то посильней, чем простой экзамен.
Ему предстоял государственный экзамен жизни: первый бой!
Выдержит ли он?
Не отступит ли?
Не наложит ли позорно в штаны при свисте первых пуль?
Бух-бух-бух…
Это еще не выстрелы, это так колотилось его сердце.
Опарин боялся: сможет ли он сам оправдать свои же собственные надежды? Он давно мечтал испытать себя в настоящем деле. Да как-то не получалось. Зато теперь, впервые в жизни, Сергей мог сказать, что
После пограничного училища он томился на заставе на тихой советско-финской границе. Пачками писал рапорты с просьбой направить в Афганистан. Но им отчего-то не давали ход.
Когда к нему мягко подкатили особисты, Опарин даже обрадовался. «Вот оно, настоящее дело!» — подумал он. Конечно, военных контрразведчиков не любили. «Кому понравится, когда раскапывают твои грязные делишки? — рассуждал лейтенант. — Но честным людям бояться нечего. А военная контрразведка делает важное государственное дело!» И молодой замначальника пограничной заставы стал работать на военную контрразведку. Сначала — как секретный сотрудник (сокращенно — сексот).
К оперативным поручениям он относился с пониманием. Какая же спецслужба обойдется без тайных агентов? Опарин по-прежнему служил на заставе, но теперь вел еще и тайную жизнь осведомителя.
Первым заданием было — сходить в город, навести справки про подозрительного типа, который крутился возле погранотряда. Была наводка — двухэтажный барак на окраине.
Опарин, переодетый в гражданку, поднялся по скрипучим ступенькам на второй этаж, постучался в обшарпанную дверь. Из-за нее послышались пьяные голоса:
— Заходи.
За столом на кухне сидел беззубый дед с баяном на коленях и еще какой-то мужик в драной майке.
— Мне бы Гошу, — сказал Сергей.
— Я отец Гоши, — ответил гармонист. — Проходи. Садись. Наливай.
Стол был заставлен бутылками с мутной жидкостью, открытыми консервами и заляпанными гранеными стаканами. Толстым слоем его покрывали хлебные крошки. На полу же лежали пустые пузырьки из-под одеколона.
— А где сам Гоша? — поинтересовался Сергей, садясь на табуретку, а сам подумал: «Вот оно!» Охотничий азарт захватил его.
— Хрен его знает, — ответил папаша. — Ты сам-то давно его видел?
— Вчера.
— А разве позавчера его менты не загребли?
Сергей растерялся. «Черт, облажался», — подумал он. Но виду не подал. «В любой ситуации главное — вести себя уверенно, никогда не выдавать своих чувств или того, что ты что-то не понял или не знаешь», — учили его на кафедре оперативной подготовки.
— Так потом и отпустили… — сказал лейтенант.
— Тады хрен его знает, я сам его дней пять не видел. Ты если встретишь его, скажи: батька ждет. — Старик мазанул пальцем по глазу, смахивая импровизированную слезу.
Так они болтали минут сорок. Старик сначала говорил одно, потом другое. Опарин вконец запутался. Он узнал массу подробностей о Гоше. Но уже не был уверен, о Гоше ли шла речь, был ли старик действительно отцом Гоши,
А когда он разочарованно уходил, то, закрывая за собой дверь, услышал:
— Хрен его знает, кто такой, — говорил старик своему собеседнику. — Мент, наверное.
Опарину захотелось провалиться от стыда.
Затем контрразведчики стали давать задания попроще: узнать, что думают офицеры о борьбе с пьянством, довольны ли зарплатой, не критикует ли кто решения партии и правительства?
Сергей несколько смущался, когда узнавал, а потом докладывал. Но в глубине души понимал: это не просто так. Это очень важно! Силовые структуры — стержень государства. Они обязаны быть лояльны снизу доверху. А если сегодня, допустим, какой-нибудь офицер бездумно критикует борьбу с пьянством (не видя со своей колокольни, как снизилась преступность в стране, как заработали заводы, выдавая качественную продукцию), то завтра он, чего доброго, может не выполнить приказ. Или вообще повернуть оружие не в ту сторону.
Нет уж! Партия и правительство должны были держать руку на пульсе!
Тайно работая на военную контрразведку, Сергей волновался: вдруг его в итоге не переведут в особый отдел по-настоящему. И будет он вечно ходить в сексотах.
Лишь когда сам стал опером, понял систему. Оперативник, который работает с тобой, составляет на тебя же огромное досье. Пишет кипу документов, изучая тебя. Потом отдает документы в кадры. И тому, кто вздумает задробить кандидатуру протеже, он просто глотку вырвет. «Ты что, старик? — наедет опер на сомневающегося кадровика. — Я столько пахал. Писал эти гребаные, никому не нужные бумаги, которые в гробу видал! И все зря? Ты что, за салагу меня держишь?! Давай, не дури. Оформляй паренька».
Так что через год Опарина отправили в школу военной контрразведки КГБ под Новосибирском. После нее он стал уже настоящим оперуполномоченным, а не каким-нибудь там сексотом.
Но главное и важное по-прежнему проплывало мимо. В первый же день, когда он вышел на работу по возвращении из Новосибирской школы, его послали на железную дорогу, где прорвало канализацию и говно залило рельсы.
Надо было узнать: нет ли тут какой диверсии?
«Какая, на хрен, диверсия? Трубы надо было вовремя менять!» — ругались пожилые обходчики.
Примерно так (только без мата) Сергей и написал в справке.
Остальные задания были очень похожи на первое. И так целую жизнь: говно и рельсы. Даже в воюющем Таджикистане он не внедрялся в ряды оппозиции, не ловил шпионов, а разбирался с проворовавшимися прапорщиками-кладовщиками. Направлял материалы в военную прокуратуру, а та благополучно хоронила их. Прапора посмеивались и воровали дальше.
От полного разочарования в жизни его спасла новая мечта: стать генералом. И приехать служить в родной город, чтобы доживать свой тихий век на высокой должности в знакомых местах. По крайней мере, можно было бы по-доброму раздувать щеки перед одноклассниками. А также строить дачку, ездить на шашлычки туда, куда простым смертным доступ запрещен… Красота! Что же еще делать, раз с настоящими делами не повезло?