Совсем другая жизнь
Шрифт:
— Мы поговорили с Москвой, — ответили в корпункте, — Ветрова этот случай не интересует. Извините.
— А могу я поговорить с самим Ветровым?
— Нет.
— Почему? Разве вы не можете дать его служебный телефон?
— Нет.
— Вы разве не даете служебные телефоны сотрудников? Неужели это тайна?
— Не тайна. Но просто Ветрова нет на месте.
— А
— А вот это закрытая информация.
«Дурдом какой-то», — подумал врач после разговора с собкором «Совтруда».
Глава 8
— Вы как-то спрашивали про писателя Ветрова, по я так и не нашел ни одной его книги, — сказал врач Неизвестному.
— Значит, он малоизвестный писатель.
— А журналист Андрей Ветров, случайно, не имеет к нему никакого отношения? Он, кстати, писал о потерявших память. Вот, почитайте статью…
Человек пробежал глазами текст. В его глазах мелькнул страх.
— Тут написано, что я в опасности, — произнес он.
— Журналисты часто преувеличивают, — небрежно произнес врач. — А почему вы спросили про Ветрова?
— Мне показалось, что я читал его, — неуверенно ответил человек, — может, это действительно были статьи… О чем еще он писал?..
— Свежих статей давно не было. Вот есть старый очерк, кстати, про Таджикистан.
— «Солдаты называют ее мамой», — прочитал заголовок Неизвестный.
Подзаголовок гласил: «Ее сына Родиона Ильина записали в предатели, хотя он был героем».
«Я про это знаю», — подумал Неизвестный. Это было в мае 1995 года.
Кишлак Баравии недалеко от Ванча. Под ним пограничники выставили пост боевого охранения. Несли службу на нем пареньки из ММГ, прибывшей в Таджикистан из Воркуты несколько месяцев назад на усиление.
В двухстах метрах — у дороги — поставили КРП, контрольный пункт, вид пограничного наряда. Четыре солдата должны были проверять все проезжающие машины.
На асфальт они выкатили валуны, расположив их в шахматном порядке. Ставить шлагбаум не стали: не из чего было. А вырыть окопы или поставить какую-то будку (а лучше дот) не успели.
В то время когда боевики переходили вброд речку Ванч, чтобы напасть на заставу, в ущелье Пшихарв добивали колонну, а в Москве, в песочно-желтом здании на Лубянке, начальник главного штаба ФПС стоял, склонившись над картой, через Баравни проезжали три старенькие «шестерки».
Рядовой Родион Ильин, который был самым молодым в составе наряда и потому выполнял всю работу, махнул рукой, давая сигнал остановиться.
Машины затормозили. Из них вылезли генерал Усмон, иорданец Хаттаб, еще несколько боевиков.
— Чего тебе надо? — угрожающим тоном спросил один из боевиков.
— Ваши документы. — Родиону
— Я маму твою трахал. — Боевик махнул рукой. — Какие тебе документы-макументы? Ты знаешь, кого остановил? Сейчас хрен у меня сосать будешь!
Бандиты окружили солдатиков.
— Ваши документы, — твердым голосом повторил Родион.
— Твою мать, да пошел ты, — бросил генерал Усмон, садясь в машину и тут же что-то добавил на таджикском.
Четыре девятнадцатилетних паренька-пограничника даже опомниться не успели, как у них отобрали автоматы. Солдат избили, затолкали в машину и увезли на Ванч.
На посту спохватились лишь через несколько часов. Но шум решили не поднимать, понимая: сами виноваты.
Через три дня Любовь Ильина — мама Родиона — получила телеграмму: «Местонахождение вашего сына неизвестно…» А вскоре пришла еще одна весточка от пограничников: «Ваш сын самовольно оставил часть с оружием в руках. Если вам что-то станет о нем известно, сообщите». В это же время военная прокуратура возбудила против пропавших солдат уголовное дело по трем статьям. Все было просто и логично: пропали — значит, дезертиры.
Милиция заявилась к Любови Владимировне и провела демонстративный обыск, показывая, что ищут дезертира. Уходя, стражи порядка предупредили: «Как появится, сразу веди к нам, нечего беглецов укрывать». Любовь Владимировна проплакала всю ночь.
А Родиона и его товарищей в это время пытали боевики. Били. Посыпали раны солью. Закапывали по горло в землю. В перерывах между пытками предлагали девятнадцатилетним солдатикам перейти на свою сторону. Но поразительно — вчерашние «салаги» проявляли в плену невиданную стойкость. Ведь прекратить мучения было легко: стоило согласиться принять «истинную веру» и встать в ряды воинов ислама. Это только в кино просто делать выбор между предательством и смертью…
— Сними крестик с груди, стань нашим братом, — предлагали Родиону бородатые боевики.
Этот крестик Родик вылил сам и не расставался с ним никогда. За что парню нередко попадало от мамы — члена КПСС со стажем в четверть века.
Даже в плену Родик не снимал литой крестик с груди…
— Родик, Родичка, — плакала женщина над фотографией сына.
На следующий день она пошла обивать военные и государственные пороги.
— Поезжай в Таджикистан. Найди себе боевика, стань его любовницей, и он быстро поможет найти сына. — Вальяжный полковник из комиссии по розыску военнопленных, самодовольно улыбаясь, посмотрел на Любовь Ильину. — А за так кто будет искать, я, что ли? У меня по Чечне дел во скока!
Он провел ладонью по шее.
— Надо еще разобраться, как ваш сын попал в плен, — строго посмотрел на невысокую хрупкую женщину следователь военной прокуратуры. — Если в бессознательном состоянии — это одно дело, а если пошел своими ногами — это другое…
Она так ничего и не добилась от государственных мужей. А потому заложила свою квартиру и сама поехала разыскивать своего единственного ребенка в далекий Таджикистан.
Но опоздала. Совсем немного.
Когда «борцы за истинную веру» убедились, что нельзя сломить дух российского паренька, они решили отрезать ему голову. Родиона скрутили и повалили на землю, опустив лицом вниз в специально выкопанную ямку…