Совсем другая жизнь
Шрифт:
Стал.
Душа не успокоилась. «Надо стать командующим», — решил Вольдемар.
Желание занять пост, когда ты генерал над всеми генералами, грызло Толочко, как злой червячок. Когда освобождалась должность командующего КМС, он развил бурную деятельность. Обивал самые высокие пороги в Генеральном штабе. Заносил куда надо подарки. Где можно — оставлял кляузы на конкурентов. Кормил людей, принимающих решения, в ресторанах. Льстил и преданно заглядывал в глаза.
Добился того, что его назначение уже считали практически решенным делом. Многие замы командующего даже стали подчеркнуто вежливы с Вольдемаром. Сам Толчок, когда его
Секретный пакет, в котором был приказ о назначении нового командующего, вскрывали все генералы КМС. Толчок по такому случаю даже надел парадную форму. Но… в приказе была совсем другая фамилия. В Генштабе решили назначить генерала из другого округа…
От расстройства у Вольдемара закружилась голова, больно защемило сердце, слезный ком подкатил к горлу. Звякнув юбилейными наградами, Толчок бухнулся в обморок…
С появлением талибов в Афганистане у него опять появился шанс выбиться в люди. На него обратили внимание. В Москве перепугались, что талибы как-то ущемят геополитические интересы России.
Толочко приказали поддерживать «наших людей в Кабуле» всеми способами. «Нашим» был признан Ахмад Шах Масуд. Когда выяснилось, что у того трудности с деньгами, а эмиссары талибов разъезжают по лагерям таджикской оппозиции, из центра пришла команда: помочь как угодно. Вплоть до…
Нет, этого в шифровке не было. Но Толочко все понял и так. Однако он лично слетал в Москву, встретился с нужными людьми. И получил от них устное добро на торговлю наркотиками. Чтобы не засвечивать в этом деле себя и Масуда, миротворцы нашли посредника — генерала Усмона. Тот поддерживал с Масудом самые тесные отношения; помогать ему, это было все равно что помогать Масуду. Так считал Толочко. Для связи с Масудом и проведения сверхсекретной операции «Шелковый путь» к КМС прикомандировали двух офицеров ГРУ — Игнатьева и Усса, больших и сильных. Уже одним этим они вызывали неприязнь у Толчка.
Генерал был уверен: одобрение на операцию «Шелковый путь» дало высшее руководство. От каждой сделки половину суммы он честно отправлял наверх. В глубине души Толочко подозревал, что не все тут чисто и, наверное, далеко не все, кому положено, в Кремле знают про «Шелковый путь».
Но это было не важно. Главное — они действительно защищали стратегические интересы России. А то, что не без выгоды для себя, так что в этом плохого?
Конечно, в боях на границе гибли люди. Но в каждой боевой операции закладывается определенное число потерь, которые называют допустимыми. Здесь же была больше, чем боевая операция, здесь была большая политика. И потому к допустимым потерям можно было отнести каждую смерть на границе.
Пугало Толочко то, что информация о его операции начала расползаться. О ней судачили пограничники, которые ничего не понимали в большой политике. Да еще свои же норовили проявить неуместное милосердие…
Толчок понимал: если что-то выльется наружу — его легко могут сделать крайним. И тогда падение неизбежно…
Дровосек увидел Тоню, когда приехал в эскадрилью по каким-то служебным делам. Летун срочно уехал в отпуск, где хлопотал о своем переводе. А прапорщик Антонина Цветухина ходила в героинях: все-таки была в плену у террористов. Сослуживцы слышали, что ее освободили в ходе какой-то спецоперации
Они столкнулись с Дровосеком на дорожке от штаба к столовой. Остановились. Посмотрели друг на друга.
— Это у тебя пистолет в брюках или ты просто рад меня видеть? — с язвительной улыбкой поинтересовалась Антонина.
— Сама додумалась? — хмуро спросил Дровосек.
— Нет, в книжках прочитала. У меня же сейчас много свободного времени. Вот и просвещаюсь. Как семья?
— Нормально.
— Славно. Ну я пошла?
— Постой, — Дровосек вдруг остро почувствовал, что хочет Антонину. Хочет страстно, до судорог, и не может позволить, чтобы она вот так вот ушла.
— Как ты? — спросил он.
— Нормально. — Тоня пожала плечами и как-то неопределенно улыбнулась: мол, почему тебя так волнует, как я?
Тоня сводила Дровосека с ума. А еще она нравилась ему тем, что могла быть разной: роковой, обольстительной, милой, домашней, умной, глупой. Она меняла косметику, цвет волос и стиль одежды чуть ли не каждый месяц. Но в каждом своем новом облике оставалась крушительницей мужских сердец.
— Я хотел сказать… — начал он и замолчал. Так как не знал, что же хотел сказать. Тоня молча смотрела на него, ожидая продолжения.
А какое продолжение могло быть?
У Дровосека была семья.
Он женился рано — в военном училище. На дочери подполковника, преподавателя на кафедре сопротивления материалов. Таких девочек — дочерей офицеров военного училища — звали «пятерками». Мол, женишься, и «отлично» по нужному предмету тебе обеспечено.
С будущей женой младший сержант Саша Игнатьев познакомился на дискотеке в родном училище. На будущий вечер назначил свидание, на которое безнадежно опоздал. Не по своей, впрочем, вине. Когда он уже переоделся, чтобы бежать в увольнение, его выловил командир роты и заставил проводить с отделением дополнительное занятие по заправке кроватей.
А девушка терпеливо ждала полтора часа на морозе и не сказала ни слова упрека, когда Игнатьев прибежал-таки.
— Куда пойдем? — спросил он, выдыхая изо рта морозный пар.
— Пойдем куда-нибудь погреемся, — ответила она дрожащими от холода губами.
Год они встречались просто так. Потом папа поставил вопрос: чего ты просто так ходишь? Или женись, или уматывай.
Но Игнатьев уже так привык принимать горячую ванну (в казарме только холодная вода, баня же раз в неделю), есть домашние пельмени, носить чистые носки вместо портянок, что уже не мог отказаться от всего этого.
Пришлось жениться.
В паспорт поставили штамп. А в диплом — пятерку по сопромату и термеху.
Когда после службы уехали в дальний гарнизон, жена заскучала. От нечего делать стала пилить мужа, который приходил со службы — язык на плече. Несколько раз он серьезно хотел убить ее, но потом родилась дочь. И у жены стало меньше свободного времени. Перестала донимать мужа по пустякам, и жизнь как-то наладилась. Со временем страсть угасла, но оставалась привычка.
«Привычка свыше нам дана, замена счастию она», — мысленно цитировал классика лейтенант Игнатьев. В его жизни все как-то устаканилось. Изредка он ходил налево. Но не делал из измен культа. И к жене относился очень тепло… До тех пор, пока на горизонте не появилась Антонина…