Совсем не Золушка!. Трилогия
Шрифт:
Тетки молча смотрели, вытирая повлажневшие глаза уголками передников. Зато когда из ворот полезли, почесывая грудь и позевывая, сытые братья, сельчанки встретили их со всем пылом.
– Ишь, мироеды, вылезли! Как вам кусок в горло-то полез!
– Наели морды, поперек себя шире, а сироткам куска пожалели.
– Как же, разорили их, гнилой сарай упал! Да две курицы от старости сдохли!
– Жаловаться ведь совести хватило! И Аларик туда же, от большого ума в поместье потащился, ботвой трясти!
– А Эбба и Фрид куда смотрят?!
Из окон высунулись две хмурые женские головы.
– Попридержите языки, соседки. Еще беду накликаете...
– Как же, мы накликаем. А за голодных детей у порога Богиня наградит...
Хмурые головы скрылись, громко стукнув ставнями.
Тем временем сИроты давно доели и с интересом слушали.
– Вы это, того... Домой давайте, - буркнул Тив.
– Помогли, благодарствуем...
– Как же это, господин Тив?
– Рыська вперилась в хозяина честными чистыми глазищами.
– Нам господин Рофио строго наказал - пока долг не отработаем.
– Отработали, скажете. С лишком.
– Вино вытер мокрый лоб и щеки, красные то ли от стыда, то ли от обеда.
В калитку протиснулись Эбба и Фрид, двинулись к бригаде, раздавая каждому одна по большому прянику, а вторая - по нарядному петушку на ножке.
После благодарностей и прощаний счастливые гости вместе с подношениями удалились.
– А можно, мы завтра придем?
– крикнула издалека Рысена.
– Приходите! Милости просим!
– кричали в ответ хозяйки, расходясь по домам.
Тив и Вино полезли докрывать крышу.
– Тут закончим, надо с задов тын укрепить.
– Я вчера слег трехдюймовых припас. Наглухо забьем.
Глава двадцать третья, в которой не вовремя случается родительский день.
Ее Высочество принцесса Бруни приняла от Катарины корзину, пристроила в ногах мешок чуть поменьше себя ростом, и повернула портальное кольцо. Очутившись в гостиной Козеполья, с удовольствием огляделась, оставила поклажу и пошла разыскивать домочадцев.
Дом был пуст. Видимо, мужчины возились на скотном дворе и конюшне, женщины хлопотали в огороде, прачечной или кухне. Детей в поле зрения видно не было. Бруни прошла вдоль длинной веревки, по аккуратным заплатам и неотстиранным пятнам развешанной одежды читая летопись шалостей, проказ и приключений.
Из летней кухни вынырнула Кальвина Аврил, на ходу отдавая распоряжения, увидела хозяйку, торопливо пошла навстречу.
– Госпожа Бруни! Добрых улыбок и теплых объятий! Соскучились по егозе нашей?
– Соскучилась, Кальвина. Две седмицы не видела. Мы с ней так надолго еще не расставались. Она-то скучает?
– Да как вам сказать, ваша милость? Домой ни разу не просилась. Им тут не скушно, компанией-то.
–
– И то верно, госпожа. Дети в доме завсегда радость...
– Балуются сильно? Местные на них не жалуются?
– Что вы, госпожа! Детки воспитанные, ласковые. Их и деревенские привечают, и к клыкастым они вхожи. И сейчас, поди, вместе играют. Иной раз прибегут ватагой - где наши, где прихолмские, где оборотни - не разберешь!
– Одежки, смотрю, поднашиваются. Не догадалась сменку взять.
– Вот уж что верно, то верно. Горит на них, что ли...
– Пойдемте, Кальвина. Хочу к ужину вафель напечь, и мороженого сделать. Рысенька любит.
Короткое время, проведенное Рыськой и Ко в Козеполье, уже породило верную примету. Ежели жильцы являлись не прямо к ужину или даже с небольшим опозданием, а прибывали, так сказать, заблаговременно, значит, не спроста.
Поэтому когда госпожа Аврил увидала в окно разномастные кудри, вихры и косицы, бегущие к дому, сердце у нее заколотилось, как у придушенной кошки. Заслышав же рев, до того небывалый и неслыханный, женщины побросали дела и бросились наружу.
Все в сыпи, волдырях и слезах, дети орали и чесались. Завидев Бруни, Рыська ткнулась ей в коленки, скуля и почесываясь.
– В купальню, бегом, быстро!
– скомандовала Кальвина, хватая Жулю.
Следом, разобрав детей, мчались Бруни и остальные. В купальне, посдирав с бедняжек одежки, запихали всех в ванную и принялись поливать холодной водой. Сунув Фифи ковшик, Бруни прямо в ванной повернула кольцо и исчезла. Брошенная Рыська от обиды заревела еще громче. Лились слезы и вода, сами плачущие, женщины уговаривали малышей не плакать и не чесаться.
Из воздуха возникла Бруни, вцепившаяся в Жужина, обнимавшего саквояж. Через минуту, окинув беглым взглядом пострадавших, Ожин уже рылся в чемоданчике, раздавая склянки.
– Не реветь!
– прикрикнул Жужин, принимаясь мазать Рыську довольно вонючим снадобьем.
– Кто вас пихал в ядовитый дуб?!
Намазав болящих и угостив каждого хорошей ложкой какой-то горькой гадости, видимо, для прибавления ума, оставив запас и внутреннего, и наружного, Ожин Жужин пообещал к утру полное исцеление и был транспортирован восвояси.
Ужин почти не пригорел, вафли удалось спасти, мороженое оставили морозиться на завтра. Больные дети со здоровым аппетитом поели и уселись вокруг Бруни в гостиной слушать сказку.
– Не доглядела я... Дура старая... Заберет она нашу лапоньку, - сокрушалась, утираясь ладонью, Кальвина.
– Что молчишь-то, Рофио? Как думаешь?
По комнатам разошлись поздно. Бруни проводила каждого до постели, уложила, поправила кому подушку, кому одеяло, поцеловала пятнистые лбы. Рыська ходила хвостом, тихонько держась за ее юбку. Уложив дочку, Бруни легла рядом, обняла изо всех сил.