Совсем недавно… Повесть
Шрифт:
И вдруг где-то возник и поднялся мощный заводский гудок, он растекался в воздухе - грузный, веселый, призывный, и, осторожно повернув ребенка, Морозов крикнул:
– Глядите! Слушает!
На мир - на небо, на лица, на деревья - и впрямь глядели лучистые, как у матери, глаза. Казалось, он и на самом деле прислушивался к звукам этого обычного рабочего дня своей родины…
Брянцев представил свой доклад о поездке в Высоцк Курбатову. Доклад был написан сухо, по-деловому, и когда Курбатов прочел его и отложил в сторону, Брянцев всё, всё рассказал ему, - и как «обмывали» турбину,
Брянцев замолчал.
– Ну, а у меня вот какие новости. Старая рубашка, брошенная преступником, убившим Ратенау, как я выяснил, вполне могла принадлежать военнослужащему, продолжающему свою службу сейчас. Там, на рубашке, - номер части, в которой служил Седых. Номера этой части больше пет; это теперь та гвардейская дивизия, где мы с вами были. Помните в головановских показаниях - военный? Длинный, с тонкой талией, как у осы?
– Помню.
– Так вот, надо послать туда человека вдумчивого, осторожного, способного вжиться в армейскую среду. Поиски будут, очевидно, долгими. Кого, вы думаете, можно послать?
Брянцев перечислил несколько фамилий. Нет, одни были заняты, другие в отпуске. Брянцев сказал:
– Ну, значит, поеду я.
– Вы мне нужны здесь. А что вы думаете насчет Лаврова?
– Брянцев не понял. Курбатов объяснил ему, что по его просьбе Лаврова перевели в эту часть, он не сегодня-завтра должен выехать.
– Простой и скромный человек, - с неожиданным волнением сказал Курбатов.
– Как он будет удивлен, быть может, новым назначением. Он те сразу узнает причину: ведь ему надо, не возбуждая подозрений, легко и свободно войти в дружную семью, куда пробрался враг.
Брянцев сам волновался, слушая майора. Да, он прав, Лавров может помочь. Он, может быть, даже попросту узнает врага в лицо…
Телефон зазвонил на столе, и Курбатов снял трубку:
– А, это вы! Давно мы с вами не виделись. Как живете?.. Да нет, пожалуй… Если понадобитесь - вызову. Вы, я слышу, недовольны новым назначением?..
И Брянцев догадался, что это звонил Лавров, прощаясь перед отъездом.
Три дня назад, отправив Брянцева в Высоцк и оставшись один, Курбатов решил продолжать розыск, по не из кабинета, сидя за своим столом и - в который раз!
– задавая арестованным вопросы, а на месте. Скударевский выложил всё, что знал, и, оказалось, знал он очень мало, а Хиггинс, надо полагать, твердо решил запираться, юлил, не договаривал того основного, что именно сейчас важно было получить Курбатову. Допрос Хиггинса не давал даже возможности догадаться о том, какие же, собственно, задания он привез группе. Конечно, Хиггинс великолепно понимал, что, расскажи он об этих заданиях, группа немедленно провалится, ни одному нельзя будет и шагу ступить. Хиггинс запирался, и это лишний раз наталкивало Курбатова на мысль, что он это делает неспроста, - ждет, когда эти задания будут группой выполнены. На кого же рассчитывает Хиггинс?
В своих размышлениях Курбатов снова вернулся к Ратенау, к тем сведениям, которые были у v него обнаружены. Он, Ратенау, не предполагал, что он открыт, и не собирался исчезать после попытки убрать Позднышева.
Курбатов снова и снова приходил к выводу, что кто-то удерживал его на
На днях генерал зашел в его кабинет и, просмотрев так хорошо уже знакомые ему материалы следствия, задумчиво постучал по папке карандашом:
– На «Электрик» надо обращать больше внимания, на «Электрик». В ваших рассуждениях всё верно, но надо поторопиться. Вот, - генерал вынул протокол допроса Скударевского, - этот тип сказал, что им было приказано в скором времени - через полтора-два месяца - быть готовыми к отъезду. Почему? Да потому, чтобы после событий на «Электрике» никто не попался.
Генерал захлопнул папку и встал из-за стола:
– Только что мы с полковником Ярошем беседовали об этом деле. Вывод у нас совпал: надо спешить. Словом, жду вас послезавтра, доложите о всем новом, что замечено.
И ушел, пожелав ни пуха ни пера, как это любил делать всегда.
Секретарь партийного комитета на «Электрике» уже знал, что отравлением Позднышева заинтересовались следователи. Поэтому, когда Курбатов пришел к нему, секретарь не удивился. Они сели рядом на кожаный диван, не торопясь, как люди, которым предстоит долгая беседа, закурили, и только тогда Курбатов начал прямо, без обиняков:
– Мне бы хотелось посмотреть все материалы комиссии. Я ведь, - он улыбнулся, - в прошлом сам инженер, может разберусь.
Секретарь снял трубку местного телефона, куда-то позвонил и бросил трубку на рычаг.
– Скажите, у нас на заводе есть враг? Я спрашиваю вас как коммунист коммуниста.
– Да, - спокойно ответил Курбатов.
– Я полагаю, есть. Но не исключена возможность, что этот прохвост носит в кармане такой же партийный билет, как и мы с вами, и даже, быть может, критикует вас на собраниях. Такой враг особенно опасен, его труднее распознать.
Принесли материалы. Секретарь передал их Курбатову, и тот сказал:
– Я вам мешать не буду, сяду вот сюда, погляжу. Если встретится что-нибудь неясное…
Он так увлекся чтением, что не обращал внимания на телефонные звонки, на людей, приходивших к секретарю в кабинет. Только один раз он оторвался от бумаг, услышав голос, показавшийся ему знакомым. Высокий, полнеющий мужчина, франтоватый не по летам, сидел перед столом секретаря и ровно, неторопливо рассказывал о сегодняшнем зачете в своем семинаре:
– У всех, в основном, приличные, очень приличные знания. Я говорю об этом не без некоторого удовольствия, разумеется, по не хвастаюсь.
– Он назвал несколько фамилий, в том числе и Воронову, и только тогда Курбатов отчетливо вспомнил, где они виделись: там, внизу, в проходной, в один из первых дней следствия. Тогда он тоже говорил о Вороновой, правда, куда менее уважительно. Да, тот самый, и фамилия его - Козюкин.
Курбатов снова листал бумаги, вчитывался в слова, разбирался в цифрах. Ему сейчас было трудно понять всё в частностях: годы многое стерли в памяти, да и, кроме того, электротехника у него в институте преподавалась на четвертом курсе факультативно, то есть хочешь - ходи, не хочешь - не ходи. И, что грех таить, он не всегда ходил на эти лекции, предпочитая им футбол, академическую греблю или прогулки с девушками, - а теперь ругал себя.
Когда Козюкин ушел, Курбатов, не отрываясь от бумаг, спросил секретаря парткома: