Совы на тарелках
Шрифт:
— Да, — сказала снова Нэнси, на этот раз задумчиво. — Если бы все было по справедливости, совсем не у тех были бы сейчас дома и чековые книжки… Мой Бертрам умел есть грушу, как надо.
Гвин задержал дыхание, стараясь не шевелиться. Он ждал, чтобы мать продолжила, но та молча смотрела на печку и на стену позади.
— Ну, мам…
— Что, сынок?
Она словно очнулась ото сна.
— Нет, ничего.
— Ты уже все сделал?
— А что еще?
— Как насчет той дверцы для люка?
— Порядок, мама. Гув сделал, а я присобачил ее еще утром, когда Элисон встала.
— Покажи
— Пожалуйста, если не веришь.
Они поднялись наверх, Элисон в комнате не было.
— Довольна? — спросил Гвин. — Я привернул как следует. Длинными шурупами. Медными.
— Правильно, молодец. — Нэнси присела на кровать, оперлась на металлические стойки, положила голову на руки. — Медные шурупы хороши для крышки гроба.
— Правда, мам?
— Ты ничего не знаешь, сын… Эти тарелки были для нижнего ящика моего шкафа… — Опять она смотрела куда-то в глубь себя, с помощью собственных рентгеновских лучей. — Не то что мне так уж нужен был этот ящик, но он сказал… «Пускай они будут для нижнего ящика, — сказал он, — и не важно, как они выглядят…» Мой Бертрам не очень обращал внимание на подобные вещи… «Мы должны с тобой пожениться…» Да… Так он говорил… «Плевать на них, — говорил он. — Если им не нравится, пусть делают, чего хотят…» Но он не знал, что они могут сделать… Он не знал…
— А что, мама?
— Была бы на небесах справедливость, — в третий раз за этот день сказала Нэнси, — я бы сидела сейчас в столовой и жаловалась, что картофель немного остыл… Я, не они… Он не знал, что они все могут сделать…
— Что же, мама?
— Этот ревнивый идиот… который там… — сказала Нэнси. — Этот ненормальный кретин… О, конечно, то был несчастный случай… а как же?.. — Она поднялась с кровати, подошла к окну, выбросила окурок наружу. — Но разве кто помог мне, когда я осталась в беде?.. Одна… Когда потеряла моего Бертрама… Ни одного гроша я от них не видела…
16
Роджер снова устанавливал треножник фотоаппарата на берегу реки. Элисон сидела в тени, под камнем Гронва, возле зарослей густо разросшегося лабазника. Клайв стоял в воде с удочкой в руках.
— Неправда, — говорила Элисон. — Гвин не мог этого сделать. Я знаю, он с характером, но он никогда бы не испортил картину со злости.
— Ты так уверена? — спросил Роджер. — Значит, не видела его, когда он разозлится. Готов на все. Такие, как он…
— Ладно тебе. Собираешься весь день щелкать этой штукой? Я хочу подняться на гору.
— Тебя не интересуют мои снимки, и не надо.
— Здесь душно, — сказала Элисон. — От этих цветов идет какой-то чихательный газ. Все время щекочет в носу. Там наверху наверняка ветер.
— Если не растаешь по дороге.
— Хватит вам пререкаться, — вмешался Клайв. — Немудрено, что у меня совсем не клюет.
— Я пойду на гору, Клайв, — сказала Элисон. — А Роджер пускай тратит время на снимки.
— Что ж, как говорится, у каждого свои причуды,
— Хочу подняться по торфяной дороге, — сказала Элисон. — Отсюда ее не очень видно, она вьется змейкой вон по тому краю. Здесь раньше нарезали торф и везли вниз на санках. Даже
— В самом деле? — удивился Клайв.
— Да. У них были лошади. Этим занимались четыре дня в году.
— Откуда ты знаешь? — спросил Роджер.
— Я же тут не в первый раз, как ты, — сказала Элисон. — Ездила сюда всю жизнь.
— И ни разу еще не была на знаменитой торфяной дороге? Тогда торопись, пока она совсем не заросла. Вперед!
— Не надо так кричать, — сказал Клайв. — Если хочешь идти, Эли, то иди. Только не сворачивай с нее никуда в сторону. Мало ли что может быть.
— А ты не пойдешь, Клайв? — спросила Элисон.
— После такого количества остывшей картошки, которой нас накормила Нэнси? Ни за что! И потом, хотя рыба пока не клюет, не думаю, чтобы вся она отправилась на гору…
Элисон пошла сначала берегом реки до впадавшего в нее ручья, где и брала начало торфяная дорога. Потом стала подниматься вверх, между рядами кустарника, мимо каменного амбара, по склону, на котором паслись овцы. Потом ручей остался внизу, а Элисон поднималась все выше и выше. Поля тоже скоро оказались намного ниже дороги, по которой она продолжала идти — среди густо разросшегося папоротника и цветущего боярышника.
Она шла по торфяной дороге, больше похожей теперь на тропинку, и подходила уже к повороту, который видела с берега реки. Роджер и Клайв казались отсюда просто цветными пятнышками, а потом и они, и дом совсем исчезли из вида — когда она обогнула выступ горы.
Она остановилась передохнуть. Было очень жарко. Под ногами тускло блестели куски сланца. Торфяная дорога продолжала уходить вверх.
Теперь, когда их дом не был виден, она остро ощутила одиночество, и ей стало страшно.
«Копченая селедка», вспомнила она.
Да, да… Копченая, копченая, копченая селедка!..
Сделалось и правда легче. Могла уже о чем-то думать.
Например, о том, что здесь ничего не изменилось. Скалы, папоротник… Так было тысячу лет назад… Копченая селедка…
Она подумала, что надо вернуться… Нет, не глупи! Уж если пошла, нужно дойти до самой вершины, откуда можно увидеть всю долину. И овец с пятнами краски на шерсти. Теперь модно так помечать их. Помечать… Отмечать… Копченая селедка…
Элисон окинула взглядом окружавшие ее скалы — все с морозными следами сланца на боках… Что-то показалось там, на склоне… Это не овца… Сейчас уже нет ничего. Может, ей померещилось?..
Она вскрикнула. На тропинке, по которой она сюда пришла, захрустели камни, из-за скалы появилась освещенная солнцем фигура.
— Не бойся, это я.
— Ой, Гвин!
Он тяжело дышал: видно, шел быстро.
— А кто же еще? Ожидала всадников в доспехах, с луком и стрелами?
— Почти. — Она рассмеялась. — Я жуткая трусиха.
— Правильно. Но зато неплохой скалолаз.
— Откуда ты узнал, что я здесь?
— Догадался… Просто увидел, как ты поднимаешься вдоль ручья, и решил обогнать. — Он нагнулся, вырвал пучок мха, приложил к лицу, сделав себе сначала усы, потом бороду. — А вообще, я поднимаюсь сюда каждый день, вместо зарядки, — сказал он. — А по воскресеньям два раза.