Союз летящих
Шрифт:
Линна подошла к турникету, изготовилась с карточкой.
– Куда с собакой?
– завопила дежурная из кабинки, - с собакой нельзя!
Линна остановилась. Сосредоточилась, как ее учили, и послала импульс.
– Нет никакой собаки, - громко и удивленно сказала она. Пассажиры, не подвергнутые внушению, стали на нее оглядываться.
– Нет никакой собаки, - послушно повторила дежурная. Линна прошла через турникет. Кэриен ступил на эскалатор, недовольно поджимая лапы.
"Кто сделал такие ступеньки? Когти застревают..."
"Молчи уж. Ты же слышал --
Девушка с большой сумкой, стоявшая впереди, повернулась лицом к тайри и смотрела на нее совершенно круглыми от изумления карими глазами. От потрясения она даже забыла о приличиях. Линна чуть улыбнулась ей и послала успокаивающий импульс. Девушка отвернулась, забыв о виденном.
"Джедайские штучки", подумала Линна. Ей стало смешно. Она еще не привыкла быть джедаем. Какая-то часть ее существа все еще чувствовала себя беспомощной больной старухой. Линна легко спрыгнула с эскалатора, шестым потоком ощутив радость от своего нового, легкого и послушного тела.
"В какую сторону едем? А, вот оно, Обухово..." Она встала, ожидая поезда.
"Там не очень далеко от станции. Дойдешь пешком, - передал ей Дьенар.
"Куда мы?" - спросил пудель. Линна сообразила, что кэриен не "слышит" остальных тайри и усовестилась. Разве можно так относиться к партнеру?
"Мы едем в Обухово. Там следующая точка, здание, похожее на то, что сохранилось у тебя в памяти".
Внезапно пес вздрогнул всем телом и прижался к ногам девушки.
"Ты что?!" - Линна погладила его по загривку.
"Линна... давай поедем не туда... я чувствую... я чувствую сильный выброс человеческой боли".
И он передал картинку. Линна задрожала и стиснула зубы -- боль была для нее почти физической. Странно, что кэриен оказался даже чувствительнее ее и ощутил первым.
Она быстро связалась с сетью.
"Да!
– мгновенно отреагировал Дьенар, - Садись на поезд в противоположном направлении. Это оно. Это должно быть оно. Я доведу тебя до нужной точки".
Документов у мужичка не было -- бомж, какие документы? При задержании назвал себя Вовой. То, что нацепили колечки и запихнули в собачник, и повезли куда-то -- воспринял как само собой разумеющееся. Пьян не был -- или, во всяком случае, не сильно. Разве что мучился похмельем.
Теперь Вова орал, и Лисицыну хотелось заткнуть уши или выйти отсюда, или заткнуть Вове рот кляпом. Но этого делать было, к сожалению, нельзя. Вова лежал на полу, руки и ноги его были вывернуты, закручены назад и крепко привязаны друг к другу, и от боли в суставах бомж уже даже не стонал -- орал оглушительно, хрипел. Лисицын отвернулся. Сердце колотилось, как бешеное. Мерзко. Он никогда не делал такого, даже когда нужно было бы, даже очень нужно... он делал это первый раз в жизни.
Но если она сейчас не сломается, то придется ее убить. Он же несколько лет вложил в этот проект. Сейчас все решалось -- абсолютно все. Его судьба, судьба России... этот Вова зимой все равно замерзнет.
Лисицын бросил взгляд на монстриху. Девушка сидела неподвижно, сцепив руки на коленях, лицо ее было совершенно белым. Проняло все-таки, сука. Хоть чем-то тебя
... в конце концов, Вова, если все получится, ты останешься жив -- я для тебя все сделаю. Квартиру выбью. Устрою на лечение. Работу. Хоть пенсию пожизненную... все. Только бы получилось...
– Развяжите, - наконец не выдержил Лисицын. Бросил взгляд на солдатиков -- да что это с ними? Они застыли как истуканы, не двигаясь.
– Эй... (как его там) Фролов!
Оба охранника стояли по стойке смирно, опустив руки и выкатив совершенно оловянные глаза в пространство. Они, казалось, не видели и не воспринимали ни полковника, ни корчащегося у их ног, хрипящего от боли бомжа... Лисицын поводил рукой перед лицом одного из солдат -- тот не шелохнулся.
Лисицын выматерился. Нагнулся -- руки его дрожали -- и сам развязал алкоголика.
Хлюпая и поскуливая, тот завозился на полу. Облегчение...
Лисицын подошел к микрофону. Солдаты за его спиной словно оттаяли, задвигались.
– Товарищ полковник, - дрожащим голосом сказал Фролов.
– Молчать, - приказал он. Нагнулся к микрофону, глядя на монстриху, сидящую в камере -- лицо ее вроде бы чуть расслабилось.
– Будем продолжать?
– спросил он, - или ты изменила свое мнение?
Ему было странно слышать собственный голос.
– Тебе вроде бы нельзя убивать?
– спросил он, - ну а мне можно. Я солдат. Этот человек ни в чем не виноват, но иного выхода у меня нет. Ты будешь виновата в его смерти. Если загипнотизируешь моих людей, я сам его убью. Моя рука не дрогнет. А вот тебе дальше с этим жить.
– Это ни к чему не приведет, - негромко ответила девушка, - шантаж бесполезен. Ты не получишь ничего таким путем.
– Что ж, если я ничего не получу -- сначала умрет он, а потом -- ты.
Девушка чуть пожала плечами, и Лисицын ощутил отчаяние.
Он ничего с ней не сделает. Это не тот человек, с которым можно что-то сделать -- это вообще не человек. Наивно думать, что боль и смерть какого-то бомжа на нее подействуют. Хотя Марченко говорил... И нет другого выхода, как только слушаться Марченко, хотя свой собственный опыт, знания, понимание ситуации категорически утверждают другое. Даже смехотворно думать, что эту девушку можно запугать таким примитивным способом. Лисицын покосился на солдат, которых она только что превращала в неподвижные статуи. Ничего себе... А почему она не делает этого с ним? С охраной в коридоре понятно -- там изоляция. А на эту кабину она воздействует. Ясно, поэтому и Марченко отказался сюда входить...
Все равно надо что-то делать. И другого выбора нет. Тут не думать, тут прыгать надо.
– Фролов! "Крутилку", - приказал он. Но оба рядовых снова застыли истуканами. Лисицын помертвевшими руками сам установил генератор, связал бомжа и стал подклеивать проводки пластырем к мочкам его ушей. От бомжа страшно воняло, Лисицын дышал ртом и неглубоко, чтобы не вырвало.
– За что, начальник?
– простонал бомж, - если че сказать или подписать надо, дак скажи хоть...
– Заткнись, - посоветовал Лисицын и взялся за ручку генератора.