Союз нерушимый
Шрифт:
У вокзала стояло несколько десятков автоматических такси, рядом с которыми топтались, словно невзначай, бомбилы кавказской наружности: их ржавые вёдра были менее комфортабельны, зато сыны гор нещадно демпинговали - и доехать до места можно было за сущие копейки.
Совсем недавно пришёл поезд, и площадь была заполнена людьми с сумками, чемоданами, котомками, тюками и прочим. Приезжие останавливались, окидывали взглядом окружавшие вокзал высоченные беломраморные дома с гербами Союза, пялились и показывали пальцами на терявшийся в облаках шпиль Дворца Советов, и приставали к местным жителями и
Я подошёл к ближайшему бомбиле - носатому обладателю усов, кепки и грязной жёлтой "копейки".
– Жилой комплекс "Большевик" знаешь?
– Канэшн!
– с готовностью кивнул горный орёл.
– Паэхали!
"Сегодня явно день стереотипов", - подумал я, вспоминая давешних старушенций в метро.
Мы поторговались, успели обидеться друг на друга, помириться, признаться в безмерном уважении и в итоге сошлись на одном рубле.
Я уселся на переднее сиденье, упершись ногами в бардачок. Нашарив под сиденьем нужный рычаг, я повернул его и собрался отодвинуться, но коварная советская техника преподнесла сюрприз - кресло сорвалось с направляющих и его перекосило.
– Э-э!
– грустно протянул орёл, увидев, что я наделал.
– Что ж ты нэ спросил?
Кое-как восстановив сиденье, мы всё-таки тронулись и направились к "Большевику". Таксисту было явно скучно и хотелось поболтать.
– Что творится, странно, да? Совсэм страшно жить стало! То дэпутатов убивали, тэпэр по КГБ стрэляют, слышал, да?
Я притворно удивился:
– Нет. А что, правда, стреляли?
– Правда!
– с готовностью закивал водитель.
– Говорят, шпионы актывизи...
– он запнулся.
– Актывны, в общем стали.
– Страшное дело, - вздохнул я.
– А что, не говорят, кто стрелял? Подозреваемые есть? Это же КГБ!
– Э-э!
– кепконосец поднял вверх указательный палец и сощурил карий глаз.
– Нэ говорят, чтобы народ нэ пугался! У нас вэдь как: гдэ что случится - никому нэ скажут. Вот и ищут его сами. Может, поймали уже, - пожал он плечами.
– Но скрывают.
Я попросил водителя остановиться на небольшом отдалении от комплекса - огромной высотки, стилизованной под сталинскую: яркое освещение, зеркальные стёкла, гранит, бронзовые гербы и неизменный шпиль с красной звездой. Попасть сюда было сложнее, чем в трусы к комсомолке, но у меня был припасён козырь в рукаве.
Какое-то время ушло на изучение охранной системы: я ходил в отдалении, стараясь не попадаться камерам, сидел на скамейках в ближайшем сквере, курил папиросы, сканировал окружающее пространство. Потом менял позицию, закуривал снова и выполнял ту же самую работу. Всё, что можно, тщательно фотографировалось, в дополненной реальности создавались целые гроздья меток. Сейчас я был тем самым человеком, "ушедшим в себя" и не замечавшим ничего вокруг. На белый лист заметки перед моими глазами ложились линии, к ним делались подписи и прикреплялись фотографии. Со стороны я, должно быть, выглядел как обычный городской сумасшедший: мужик, сидящий в темноте на сырой скамейке, шевелящий губами в разговоре с самим собой и глядящий остановившимся взглядом куда-то в пространство, иных ассоциаций не вызывал.
Камеры, забор, лазерные лучи, протянувшиеся тут
"Большевик" наряду с кучей других "элитных" жилых комплексов был местом необычным и зловещим. Золотая клетка, построенная Партией для самой себя. Тут было всё, о чём мог только мечтать простой советский гражданин, да и непростой тоже: гастроном, в котором полки никогда не пустовали; бесплатная столовая, больше похожая на дорогой ресторан; гараж с кучей машин на выбор; бассейн и спортивный зал; вертолётная площадка; орды обслуги (прислуги в стране советов не было - что вы, что вы, пережиток капитализма - а вот обслуга была) и даже собственный театр.
Но жильцы этого дома часто пропадали бесследно. Вечером человек гулял в ресторане, угощал соратников по партийной борьбе армянским коньяком, а потом ушёл в свою квартиру - и больше его никто не видел. Оставшиеся знали о природе таких загадочных исчезновений, но предпочитали делать вид, что ничего не замечают, а Петров... Какой Петров? Не было никакого Петрова, в той квартире всегда жил Сидоров.
Постоянная угроза проснуться посреди ночи от прикосновения чистых чекистских рук даже у самых стойких пробуждала паранойю, которая, в свою очередь, принимала причудливые и уродливые формы. Люди начинали нервничать, пить, ходить налево, всячески чудить, болтать лишнее и, в конце концов, либо стрелялись (вешались, вскрывали вены, прыгали с крыши), либо сами себя делали клиентами Конторы. Впрочем, верней будет сказать, что атмосфера дома делала их такими.
Поэтому гуляние в ресторане никогда не прекращалось. Алкоголь лился рекой, звучали песни, дефицитные деликатесы поглощались центнерами, жёны сбегали от мужей, а те громко хохотали, прерываясь лишь, когда один из них вспоминал, где находится, с ужасом в глазах оглядывал зал и вновь набрасывался на коньяк и икру - только бы забыться.
Обратная сторона высотки сияла так же, как фасад.
Я подошёл к крошечной будке охранника, установленной у железной калитки, которая перекрывала небольшую бетонную дорожку из "Большевика" в скверик, где я проторчал под дождём уже чёрт знает сколько времени.
После моего стука окошечко открылось и показалась часть лица: часть - потому, что целиком холёная морда поместиться в нём не могла по определению.
– Чего надо?
– Простите, любезный, - начал произносить я кодовую фразу этого месяца.
– На балет не тут впускают?
– Балет будет завтра, - привычно ответил охранник.
– Но вы можете пройти и посмотреть афишу. Замок тихонько клацнул, пропуская внутрь.
"Большевик" нависал надо мной, переливаясь огнями. Высотка была выстроена уступами: первый, практически фундамент, состоял из пяти этажей и был занят, в основном, хозяйственными помещениями.