Созданный для тишины
Шрифт:
– Слушай, если ты будешь дальше сидеть и думать над этой хренью, то мы никогда не пойдём домой, – сказала Саша с явной усталостью. – Твой монолог, конечно, был трогательным, но не для меня, ведь я никак не могу тебе помочь, даже если захочу, так что принимайся за работу.
В дверь постучали, отперев которую, я увидел девушку лет двадцати, обличённую в чёрно-белую плитку.
– Добрый день, Антон, – говорит она, попутно передавая папку с досье о новом пациенте.
– Благодарю.
Девушка уходит, оставляя меня в душной комнате.
– Как
– Меня сейчас больше интересует, почему в мой кабинет не вставят кондиционер.
Телефон на моём столе зазвонил, а это означает, что дискуссии с Сашей на время прерываются, ведь ей придётся поработать, если со мной хочет поговорить босс.
Я беру трубку.
– Антон Людвигович, добрый день. Хотел бы вас бла… бла… бла… К вам скоро придёт Анастасия с досье, которое вам придётся бла… бла… бла… – я демонстративно двигаю руку в сторону Саши и быстро нажимаю на кнопку выключения микрофона.
– Тебя к телефону, Сашенька.
– И почему выслушивать этого идиота приходится именно мне?
– Ну, от тебя большего не требуется, – она надувает щёчки, – да и к тому же, ты сама мне это предложила, говорила: «Ой, у тебя так много работы, давай я хотя бы буду выслушивать твоего босса, чтобы хоть как-то тебе помочь», – а я спросил: «Всегда?» – и ты такая: «Да. Да», – и ты с таким энтузиазмом делала это, пока не начала осознавать, на что подписалась.
Саша подходит к моему столу, берёт трубку и, смотря в стол, слушает босса, а я только и чувствую, как она хочет сказать, что она говорила чуть по-другому, пока моё внимание сосредоточено на папке, в ней было нечто новое, а именно то, что она не была обличена в плитку.
Ранее, когда я получал папки с данными о пациентах, мне приходилось звать на помощь Сашу, ведь я не мог их прочитать, когда она и видела, что она чёрно-белая, и могла читать содержимое, объяснялась она так: «Мои глаза… Они всё видят неодинаково. Левый видит всё, как ты. А правый видит цвета, свет и тени, счастье», – а ведь я мог до этого сам догадаться, Саша одна из тех, кто болеет гетерохромией, у неё левый глаз голубой, а правый серый, но я не понимал ещё одной вещи, и я спросил: «А когда у тебя оба глаза открыты, что ты видишь?» – она ответила: «Я вижу всё сразу: смесь, палитру, называй, как хочешь».
Я открываю папку и на первой странице вижу фотографию и некоторые паспортные данные, которые мне кажутся очень знакомыми, однако…
– Вот оно что, а я-то думала, что он с ним никогда больше не встретится, – произнесла с некой улыбкой удовольствия и бодрости Саша, микрофон всё ещё выключен. – Антош, он тебе никого не напоминает?
Её рука с чёрно-красным маникюром приближается ко мне, и её палец указывает на фотографию Людвига.
Мне эта фотография никого не напоминает, но…
– Как жаль, но жалость продлится недолго, – говорит она, а улыбка на ней просто расплывается, глаза горят, она демон, который слишком мал для своего возраста, с накладными рожками,
Мы заходим в кафе, она держится своей холодной рукой за мою кисть. Она спрашивает:
– Зачем ты хочешь нас рассорить?
– Не будь глупышкой. Я просто предложил выпить. Никакого подтекста здесь нет.
В ресторане людно, но мы с ней будто вдвоём на балу, иначе будет просто невозможно понять, по какой причине свободен столик в центре зала и около выхода.
Она спокойно, будто под препаратами, говорит:
– Господи, да к чему всё это? Я не настолько тупа, чтобы не понять, что ты просто хочешь, чтобы я тебе дала.
Вокруг всем плевать. У них свои любовные романы восемнадцатого века.
Я отвечаю, пока мы стремительно движемся в бальном танце к столу:
– Ну, грубить с твоей стороны – это низко, да и к тому же что-то ты не сильно против, а до твоего тела мне нет дела.
В зале лишь один проигрыватель. Лица молчат. Наверное, музыку слышно отчётливо. Красные обои на стенах, дерево – вставки в стены и колонны, удерживающие второй этаж, чёрные потолки – всё это идеальное сочетание прекрасного между собой. Я не знал, что ад настолько красив.
Мы садимся за пустой стол в центре, на нём стоит, как и на всех остальных, бутылка розового вина, никто не заставит посетителя её пить, однако если ты её открыл, то ты её купил по завышенной стоимости. Люди, которые редко могут оплатить себе трапезу в этом или в принципе в каком-то ином ресторане, открывшие вино, забирают его себе домой, ведь иначе официант при уборке стола заберёт и отнесёт его в бар для дальнейшего использования.
Я открываю вино, разливаю его по стаканам.
– А кто будет за него платить? – спрашивает она, указывая на бутылку.
– Ну, если для тебя это так важно, то я.
Я протягиваю ей бокал, она его берёт, и мы чокаемся гранями. Я не свожу с неё глаза. Она спрашивает:
– Тебе удобно в перчатках? Может, ты их снимешь.
Подходит официант, спрашивает:
– Вы готовы сделать заказ?
– Ещё минуту.
Этого времени абсолютно достаточно.
Сдерживая мелкий смешок. Смех без эмоций – жуткая хрень. Я говорю:
– Перчатки? Точно, точно. Я же ради них тебя сюда и пригласил. – Она озадачилась. Я делаю паузу, чтобы она допила второй бокал. – Видишь ли, твои руки чуть ли не идентичны рукам моей жены, я скажу даже прямо, ты вся очень похожа на мою жену, – я держу её кисть двумя руками, иногда меняя их местами. Её пальцы так расслаблены, что поддаются полному контролю, она будто кукла. – А раз похожи, значит, я смогу посмотреть, как они будут смотреться.
Она несколько изумлена, держит два пальца у слёзных желез закрытых глаз, пытается проанализировать. В её голове мутно от третьего бокала. После она говорит: