Созданный для тишины
Шрифт:
Она держит трубочку зубами, будто боится, что её у неё заберут. Она говорит:
– Он тебе больше не понадобится.
– Что?
– Тебе больше не понадобится твоя квартира. Можешь выбросить обломок ключа.
Я подаю ей стакан с водой, смотря на гору таблеток. Я спрашиваю:
– Ты хочешь проглотить всё разом?
– Нет. Думаю, буду выпивать по три таблетки.
Я смотрю на кучу пачек, отсортированных в углу ванной, и спрашиваю:
– А с остальными как?
Она недовольно на меня смотрит, говорит:
–
Она сказала это так, будто я это знаю уже как месяц. Я спрашиваю:
– А где же мне теперь жить?
– Ой, да не парься ты так из-за мелочей.
– Мелочей? Ты также говорила, когда появилась эта мерзопакостная плитка. Ты говорила, чтобы я не беспокоился, ведь это временно, но годы шли и до сих пор идут, а она всё ещё при мне. Теперь же мне придётся жить на улице, потому что ты так сказала…
Она прерывает меня с видом, будто я виновник того, что произошло. Она, дуясь, говорит:
– Что временно, то мелочь. К слову, напоминаю, я занимаюсь этим, потому что ты сам просил меня осчастливить тебя.
– Что-то это не похоже на счастье…
– Счастье получаешь тогда, когда перестаёшь страдать. К тому же ты сам хотел попасть в рай.
Я собираю в рюкзак отсортированные наркотики, поглядывая на девушку, лежащую на кровати. Возможно, она ещё дышит. Прошло уже десять минут с нашего последнего разговора, после которого я начал заметать следы, а от неё нет ни звука. Я подхожу к кровати, избегая лужу разлитой воды, смотрю на её каменный взгляд, пущенный в пустоту. Я не стал проверять пульс.
Я недоумённо смотрю ей в глаза. Я спрашиваю:
– Я хотел попасть в рай?
Она поставила кофе на бордюр и приблизилась ко мне, обняв за шею. Она говорит:
– Да, ты лично мне это сказал. Сказал, когда мы были наедине. Сказал, когда я о чём-то рассказывала. Сказал с надеждой, что когда-нибудь это случится. Я помню твои эмоции в этот момент. Я помню: ты не улыбался; ты был добрым, убитым другими мальчиком, а я бездушной оболочкой. Тебе был интересен мир до определённого момента.
Она перестала говорить, чтобы поцеловать меня. Она не отрывала взгляд от моих голубых глаз.
– Я всегда буду с тобой, Антоша, потому что ты об этом меня попросил. Ты попросил, чтобы я тебя осчастливила, и я это сделаю, не переживай, ведь я же люблю тебя.
Я стою у входной двери, провожаю взглядом девушку. Она умерла в компании промокших пачек амфепрамона. Полиция когда-нибудь будет здесь. Это девушка умерла без моего участия. Я никогда не был в этой комнате.
Я стою у комнаты в гостинице. Саша говорит:
– Если жилец будет в комнате, то не переживай, просто чувствуй себя как дома.
– В смысле будет в комнате? Разве мы не пришли, чтобы ограбить её?
– Да успокойся. Ты знаешь всё о ней, так
Я вхожу в комнату.
Солнце отражается в чае. Такое яркое и такое тёмное. На небе нет облаков. В кружке голубого цвета, на которой нарисована улыбка, в которой концентрат уже остывшего зелёного чая настолько велик, что на дне он обладает едким кисло-горьким вкусом, находится чайный пакетик, он и придаёт такой вкус чаю, после держания его в кружке около двадцати минут.
Саша должна скоро прийти.
Солнце становится всё больше; оно медленно становится красным гигантом, но ведь ещё рано. Люди на улице видят лишь голубое небо, а я лишь скорую смерть на всей земле. Солнце поставит точку в нашем прогрессе. Все труды наших предков канут в пучину. Все гении всех людей вместе взятых бессмысленны перед смертью. Почему люди строят из себя гениев, когда настоящие давно мертвы? Почему люди поклоняются богам и желают получить их благословление, когда разумнее будет получить гений того, кто создал колесо, чтобы использовать его на благо человечества, чтобы создать мир абсолютных людей. Но сейчас это уже всё бессмысленно. Я разрываю масляную плёнку чая, ведь это так интересно. Это интереснее, чем то, что происходит вне кафе. Зачем мне смотреть в лица тех, кому наплевать на мир.
Я отпиваю немного коричневатую жидкость, имеющую терпкий, горьковатый вкус и едко-кислое послевкусие. В кафе входит мужчина, на вид лет сорока семи, который подмечает меня, единственного человека, сидящего в тёмном помещении, подходит ко мне.
– К вам можно подсесть?
– Пожалуйста…
Человек, одетый в цилиндр, серое пальто, под которым бежевый не заправленный свитер, чёрные брюки, снимает головной убор, под которым были короткие волосы, гусарские усы, голубые глаза, после пальто и вешает верхнюю одежду на вешалку рядом.
– Вы знали, что мужчины должны снимать головной убор при входе в помещение?
– По-вашему, я не соблюдал этикет?
– Вы несколько припозднились и сняли его не при входе в помещение.
– По-моему, вы довольно экстравагантны, но всё же, к вашему сведенью, головные уборы снимают, чтобы проявить уважение к лицам, в нашем случае я подошёл к вам.
Мужчина разумный и понимающий делает заказ у официанта, появившегося из ниоткуда. Можно заметить, что когда взор человека, сидящего напротив, падает на меня, то он начинает улыбаться.
Я смотрю в окно на солнце, его периметр стал оранжевым, по сравнению с обычным, однако центр всё такой же белый. Рядом со зданием расположена машина, на которой приехал мужчина. Он ждёт свой заказ, параллельно смотря на меня. Он говорит:
– Этот вечер, эти оранжевые тона, наполнившие город, настолько прекрасны, что хочется лишь дивиться такому. Вы так не считаете?
Я молчу, молчу не только сейчас, но ещё когда говорит он. Я хочу, чтобы он услышал мои вопли в тишине, но он не реагирует. Я кричу: