Создатель звезд
Шрифт:
— Теперь я хочу, чтобы говорили вы.
— О чем? — спросил Джеф.
— О себе. О ваших мыслях, убеждениях. Каковы ваши политические, социальные взгляды? Вас не станут о них спрашивать, но если вы способны дать хорошие ответы, возможно, окажется полезным проявить инициативу.
— Думаете, стоит сказать, что я — демократ?
— Для наших целей лучше бы подошел республиканец. Вы сторонник нового курса Рузвельта — Трумэна?
— Да.
— Почему?
— Вы сказали, что мне не будут задавать такие вопросы.
—
— Это не имеет никакого отношения к…
— Я бы хотел знать! — настойчиво произнес Манделл.
— Хорошо, — сказал Джеф и заколебался, прежде чем начать. — Я родом из маленького города, расположенного на северо-востоке Айовы. Я учился на втором курсе колледжа, когда Депрессия ударила по фермерскому штату. Банки изымали заложенную недвижимость, затем они сами начали закрываться; люди оставались без наличных, они не могли купить муку и печь хлеб. Конечно, деньги на обучение кончились, и мне пришлось вернуться домой автостопом.
Я добрался до дома в хмурый, пасмурный день. Дул сильный ветер. Я вылез из грузовика, подбросившего меня, и зашагал к дому. Я увидел отца, сидевшего на тракторе возле сарая. Он сидел неподвижно, как статуя. Его глаза были открыты, но он ничего не видел. Он казался самым подавленным человеком на свете. Выглядел так, словно его час пробил, но он не знает, как умереть.
Он ничего не произнес. Я — тоже. Я приближался к дому. Я не помнил его таким выцветшим. Я поднялся на крыльцо. Услышал голос матери: «Джеф?» Она всегда узнавала меня по скрипу досок. Я вошел внутрь. Она сидела в холодной темной кухне. На плите ничего не варилось, и это показалось мне странным.
«Ты видел его?» — спросила она меня.
Я кивнул. «Он совсем упал духом. Узнав, что мы не получим кредита под посев кукурузы, он сломался. Я сказала: «Давай воспользуемся нашими последними сбережениями». Но он отказался. Сказал, что они пойдут на твою учебу. Его сын не будет темным фермером. Он станет образованным человеком, способным конкурировать с кооперативами. Он не захотел взять деньги, скопленные на твое обучение, и купить на них зерно для посева».
Она покачала головой.
И мне пришлось сказать, — продолжил Джеф: — «Мама, я вернулся домой, потому что не получил этих денег». Она повернулась, посмотрела мне в лицо и сказала:
«Ну конечно. Банк закрылся. Люди говорят, что он никогда больше не откроется».
«А деньги? — спросил я. — Две тысячи долларов?»
«Тысяча четыреста. Они пропали. Услышав об этом, он отправился в поле, затем сел на старый трактор. Он все время молчит. А я… я просто жду. Сама не знаю чего. Но я жду. Теперь, когда ты здесь, я знаю, что мы сделаем. Мы пойдем в банк! Заберем наши деньги!»
«Как, мама?» — спросил я.
«Мы просто заберем их оттуда!» — сказала она.
Мама поднялась, и мне показалось, что она стала на фут выше ростом. Она взяла меня за руку, как в детстве, когда она ходила со мной по воскресеньям
Мы прошли мимо отца, но он не заметил нас. Дойдя до сарая, мы сели в старый «форд» модели «А». Вырулив на дорогу, я увидел, что горючее заканчивается. Мы поехали в сторону города. Стрелка дрожала возле нуля. Я остановился на окраине города возле бензоколонки мистера Паркера.
Паркер стоял между двумя насосами. Меня удивило то, что он не улыбался. Он словно стоял на страже, не радуясь клиентам. Я сказал: «Здравствуйте, мистер Паркер». Он хмуро буркнул в ответ: «Здравствуй». «Наполните бак», — попросил я. Он посмотрел на меня, потом на маму, затем снова на меня и спросил: «Деньги есть?» Я повернулся к маме, но она ничего не сказала. Ее губы были поджаты, глубокие складки у краев рта напоминали высохшие жарким летом ручейки. Я сунул руку в карман, нашел там девятнадцать центов и протянул их Паркеру. Паркер накачал ровно галлон бензина и ни грамма более. Когда я снова завел мотор, он подошел ко мне и сказал: «Компания требует с меня наличные за каждую каплю». Он даже не выразил огорчения по поводу того, что вынужден так обращаться со своими старыми друзьями. Но мы это знали.
Мы въехали в город. Я по-прежнему понятия не имел, что намерена предпринять мама. Главная улица была забита людьми. Они стояли группами по пять-шесть человек. Мужчины докуривали «бычки», женщины присматривали за детьми, следили за тем, чтобы они не дрались и не плакали, словно на похоронах.
Я никогда еще не видел такого хмурого, серого неба. Я начал мерзнуть — близился вечер. Повернувшись к маме, я спросил:
«Что мы будем делать?»
«Едем к банку!»
«Что это нам даст?»
«Поезжай к банку!»
Я подъехал к банку. Там собралась большая толпа. Я остановил автомобиль, и мы вышли. Протиснулись к окну банка, чтобы заглянуть внутрь. Там находились люди. Я узнал шерифа, мэра Кристенсена, доктора Брейнара. В банке было темно. Разглядеть что-либо еще мне не удалось.
Мама обратилась к людям, стоявшим возле нее: Сколько еще мы будем стоять здесь и ждать? Если он не хочет дать нам кредит на посев, это одно дело! Но здесь лежат наши личные деньги. Давайте возьмем их!»
Никто не сдвинулся с места. Мама сказала:
«Когда речь идет о моих деньгах, я не намерена оставаться безмолвной, как вы. Я потребую мои кровные!»
Ее голос звучал пронзительно. Я чувствовал, что она вот-вот закричит или заплачет.
Старый Бриджер, владелец скобяной лавки, сказал:
«Ты разве не слыхала? Он сунул себе в рот револьвер и нажал на спуск».
«Кто?» — спросила она.
«Генри. Генри Торн. Когда он не смог открыть банк…»
Мать ахнула. Потом заплакала. Я не знаю, кого она оплакивала — Генри Торна или всех нас, ждавших в холоде. Я взял ее за руку и повел к машине. Мы без единого слова доехали до дома.