Создатели реальности 4: Герой?
Шрифт:
– И мне тоже. Спасибо за чай.
– Какой чай?! – вскричал отец. И тут только всё понял.
Олег начал лепетать, мол, не хотел, чтобы коньяк прокис, но звучало это, мягко говоря, неубедительно и пару лещей от папы он словил.
Неспешные разговоры продолжались до глубокой ночи. Хорошо посидели, душевно. Расходиться никто не хотел, но усталость брала своё и постепенно, один за другим, друзья отправились спать. Уже лежа в кровати, в полной тишине, обнимая уснувшую Ярославу, мне показалось,
2. О смальте.
То, что никто не мог видеть, как оно было.
"Эти письма изменят мир: - подумал Радомир Мовеславович епископ Белограда; первосвященник Валеса, верховного бога дорог и полевых межей, всех границ, отделяющих одно от другого; Великий понтифик; Примас Сурры; архиепископ и митрополит Белоградских земель. В свои 135 лет, Святейший отец сохранил ясность ума и живость характера. Его возраст выдавала сухая, тонкая кожа, туго обтягивающая скелет старика. Глубже устроившись в кресле, он ещё раз посмотрел на одиннадцать конвертов, лежащих на огромной, гладко-отполированной столешнице, сделанной из цельного ствола морёного дуба.
– Эти слова, выведенные на пергаменте аккуратным, изящным почерком, сильнее воли королей, князей или герцогов. Но, что же не даёт мне покоя?"
Если отбросить в сторону велеречивые слова, упакованные в изысканные обороты, - письма были обычными приглашениями. Приглашениями одиннадцати первосвященникам верховных богов светлого Прайма на ежегодный Вселенский Собор.
Радомир Мовеславович взял из мраморного, украшенного его родовым вензелем писчего набора, густое перо, обмакнул его в позолоченную чернильницу и... на миг, словно в нерешительности, его рука замерла, занесённая над письмом. Но в следующую секунду, старик уверенно её упустил и поставил широкую подпись на документе. Когда на одиннадцатый конверт была наложена восковая печать, а чары обезопасили послание от прочтения не тем человеком, первосвященник понял причину своего беспокойства – хагсаенги.
Конвертов должно было быть двенадцать. Однако теперь, после исчезновения островного ордена, место третейского судьи, непредвзятого арбитра, улаживавшего все конфликты на Вселенском Соборе, оказалось свободно. Сразу же, после исчезновения хагсаенгов, начались столкновение между сторонниками различных конфессий. Древние обиды, словно дедовские одежды, доставались из пыльных сундуков памяти, отряхивались и предъявлялись на всеобщее обозрение. Смогут ли патриархи забыть старые обиды, отбросить прочь интриги и принять взвешенные решения? Радомир Мовеславович прикрыл веки и погрузился в размышления.
Из этого задумчивого состояния его вывело появления личного секретаря, брата Путяты Ладимирова. Первосвященник нехотя открыл глаза и встретил его недовольным взглядом.
– В чем дело, Путята?
– Изволил прибыть брат викарий, Ваше святейшество.
На устах старика промелькнула довольная улыбка. Он сложил письма в аккуратную стопку, встал и протянул их секретарю:
– Немедленно отправить адресатам, - и, передав конверты, поинтересовался: - В какой приёмной брат викарий?
– В малой тёмного мрамора, Ваше святейшество.
Первосвященник
Издали, сквозь открытую дверь приёмной, увидев викария Ягнило Просо, первосвященник на миг остановился, с удовольствием наблюдая, как мужчина нервно расхаживает туда и обратно по небольшой приёмной его дворца. Викарий терялся в догадках, что может означать столь поздний вызов к патриарху и явно волновался. Выходец из богатого, купеческого рода, Ягнило Просо был честолюбивым человеком, рассчитывающим сделать карьеру в церковной иерархии. Он отличался от патриарха так же как сочная виноградина от усохшего изюма – в свои сорок два года, мужчина был розовощёким, круглым, с зализанными назад рыжими волосами. Викарий представлялся безобидным человеком, однако подобное впечатление оказывалось обманчивым – он был одним из опаснейших людей в храме и считался главным претендентом на должность первосвященника.
– Могу я предложить вам что-нибудь выпить, брат викарий? — с поклоном обратился к Просо неприметный монах.
– Нет, но вы можете поторопить Его святейшество, — отрезал тот. — Или прикажете мне самому его разыскивать?
Монах едва заметно поморщился:
– Я уверен, что патриарх сию минуту спустится к вам, брат.
Он вновь поклонился и торопливо ретировался через дверь в другом конце комнаты.
– Любезный викарий! — воскликнул Радомир, подходя к своему гостю. — Как я рад, что вы приехали, да ещё так скоро!
– Не понимаю вашего удивления, — недовольно произнёс Ягнило Просо.
– Вы отправили за мной Старшего надзирателя и думали, что я буду долго собираться?
– Предлагаю вам успокоиться, брат. Присаживайтесь, - епископ указал на небольшой, обитый чёрной кожей, диван, а сам расположился в кресле напротив. – Дело, по которому я вас вызвал, Ягни, чрезвычайно важное.
Услышав своё детское прозвище – Ягни, викарий с трудом подавил раздражение. Так называла его покойная матушка, чего он ей по сей день не мог простить. В юности это ненавистное имя он слышал от всех и каждого — от счетовода до прислуги. Подобная фамильярность оскорбляла Ягнило. Викарий был уверен, что первосвященник нарочно назвал его этим именем.
– Что-нибудь выпьете? – невинно поинтересовался Радомир Мовеславович.
– Ваше святейшество, - с трудом взял себя в руки викарий, - давайте перейдём сразу к делу.
– Ну, к делу так к делу, - по-стариковски покряхтел епископ, устраиваясь в кресле. – Мы удостоились великой чести – провести в Белограде ежегодный Вселенский Собор. К нам приедут сотни младших патриархов и одиннадцать первосвященников, каждый со своей свитой. В своей основе, полемика будет исключительно богословской. Однако, из-за тесной связи власти духовной и мирской, она неизбежно переплетётся с политическими вопросами, охватив все светлые земли.