Сожженные мосты

Афанасьев Александр

Послышались крики…

Проклиная про себя все на свете, проклиная себя за то, что позволил себе расслабиться, сотник напялил шаровары, сапоги, прямо на исподнее накинул лежащую рядом с автоматом разгрузку — и выскочил на улицу…

Горело…

Один из модулей был разрушен прямым попаданием минометной мины в хлам, еще два — повреждены. Горела штабная палатка — кто-то дьявольски точно положил мину по ее разлапистому серому, едва видному в ночи силуэту. Сейчас обстреливали мехпарк — и зловещее зарево на том месте, где стояла техника, показывало,

что обстрел уже дал результаты…

— Всем залечь! Залечь!

— Дым давайте! Хорунжий, давайте дым!

Вдруг прямо на глазах у сотника один из казаков, выскочивший из своего модуля прямо в исподнем и без сапог, но тоже с автоматом, переломился, харкая кровью, и повалился там, где стоял, в разбаламученную казацкими сапогами после вчерашнего дождя грязь. Еще через секунду до Велехова донесся звук, которого он больше всего опасался услышать — звук выстрела из крупнокалиберного — не меньше пяти линий! [157] — ружья.

157

Старинное обозначение калибра. Три линии — 7,62, пять — соответственно 12,7.

— Ложись! Всем залечь, так вашу мать! — истошно заорал сотник, богатырским голосом перекрывая шум обстрела, и сам повалился в жирную грязь. — Всем залечь за укрытия!

Как ни странно — помогло, многие, привыкшие с армейских времен подчиняться командам беспрекословно, повалились на землю.

— К мехпарку! За мной! Певец, Соболь, Чебак! Ко мне! К мехпарку!

Очередная мина вздыбила султаном грязь, визгнули осколки — и снова точно, поразительно точно бьют. А у них нет вообще никакой артиллерии, только броневики, пулеметы да РПГ — все их тяжелое вооружение.

Но и этого немало. Если завести пару броневиков, выехать с расположения, засечь огневые точки да, маневрируя, врезать по ним из пулеметов — тут-то запал у этих гавриков, что их сейчас обстреливают, пропадет окончательно.

Фонтан земли вздыбился прямо у руки сотника, земля плюнула ему в лицо — и только через несколько минут до него дошло, что бьют по нему, бьют прицельно, из тяжелой снайперской винтовки. Но откуда?! До ближайшей горы, с которой можно сюда стрелять, — два с лишним километра. Неужели оттуда?!

Невозможно!

Перекатился — наткнулся на кого-то, навалился спиной…

— Атаман, не задави…

Соболь. Голос спокойный — как чай пьет.

— Ты цел?

— Цел. Снайпер бьет, с горы. Я примерно засек, но не дотянусь.

— Давай за мной. Где Певец?

— К мехпарку рванул.

— Чебак?!

— Бес его знает…

— Перепорю! Давай за мной!

Выругавшись, сотник поднялся с земли и, пригибаясь, петляя, как заяц, побежал вперед, отчетливо понимая, что как цель он стал на порядок уязвимее. Но если не загасить этих — тогда они будут, как в тире, лупить, пока мины есть. И один Господь знает — сколько так ляжет казаков.

Выскочили к дороге, ведущей из мехпарка к выезду из ПВД, сзади громыхнуло — и тут вспыхнули фары, совсем близко и ослепительно ярко, глухо взревел двигатель…

—

В машину!

Певец…

— Соболь! За пулемет!

— Есть!

— Давай к КП и налево сразу выворачивай!

— Есть!

— Чебак где?!

Сидевший за баранкой броневика Певец обернулся, белозубо улыбнулся.

— Дело молодое, атаман…

— Перепорю сучье племя! Гони!

По броне что-то щелкнуло, но, видимо, уже все, слишком велика дальность, пуля была на излете и пробить выдерживающую пулеметный огонь броню не смогла. Броневик прыгал на ухабах дороги, подобно взбесившемуся жеребцу. Откинув люк и пытаясь установить в турель ПКМС, Велехов на одном из ухабов приложился так, что в голове ослепительной вспышкой полыхнула боль, а с носа и разбитых губ на подбородок засочилась кровь…

— В креста твою мать!!!

Страшное, богохульное ругательство помогло, тяжелый пулемет встал-таки на свое место в турели, пальцы привычно откинули крышку, нащупали хвост ленты на двести пятьдесят — из коробки…

— Шлагбаум!

— Гони!

С треском — шлагбаум мог выдержать таран грузовика, но не разогнавшегося под горку шестнадцатитонного броневика — их АМО проломился через КПП, стрелять в них не стали — свои все же. В лихом заносе Певец развернул броневик, колеса провернулись в грязи, но в канаву таки не слетел, выправился.

— Гони! Фары выключи, не видно ни хрена!

Фары — коварная штука. Если их включить ночью — то, что они освещают, видно, зато все остальное, что выходит за грань узких световых конусов, пронзающих ночь, не видно ни хрена. Лучше уж по вспышкам садить, в полной темноте — да и их самих не так видно.

Оглушительно стукнул — словно кувалдой — короткими ДШК — раз, другой, третий. Стоявший за крупнокалиберным пулеметом Соболь — снайпер, в одночасье вынужденный переквалифицироваться в пулеметчика, — короткими злыми очередями прочесывал гору, возвышающуюся левее от их пункта временной дислокации. Расслабились — не заминировали, не выставили там заставу, не поставили никакие датчики — вот теперь и огребаем…

— Командир, свои!

Велехов, уже заправивший ленту в пулемет, повернул турель до предела вправо — над горой медленно опускались, покачиваясь пьяными звездами, две ракеты — зеленая и красная. Старый армейский способ опознания — свои. Или, наоборот, — отвлекают внимание, готовятся к отходу? А если и в самом деле свои?! Если по казакам вдарим — сами же себе потом не простим!

— Отставить огонь! Соболь, давай на связь, прощупай нашу частоту!

— Есть!

Любой снайпер в числе прочих талантов должен уметь обращаться с рацией.

Оставив пулемет, Соболь нырнул вниз, в защищенное броней чрево машины, к рации.

Да кто же там?

Решив на всякий случай проверить, сотник взял прицел чуть выше, нажал на спуск — пулемет стуканул очередью, стеганул трассером — норма! Ночью, в прыгающей на ухабах машине запросто можно заправить ленту в пулемет неправильно и в решающий момент схватки остаться безоружным. Теперь же — проверено, пулемет работает…