Созвездие Видений
Шрифт:
— Утром и я не знала. Мне только что высветилось.
Я газанул в ярости, проклиная и себя, и горбунью, и Зуб Шайтана, но присмирел от мысли, ожегшей мозг: «Значит, не расстанься я с Рамвайло, — и лежать бы нам вместе под откосом?..»
Вот и снова зачернели слева древние развалины, снова обнажился в потоках лунного светопада Зуб Шайтана. Я погасил фары, откинулся устало на сиденье.
— Хочешь еще кофе? — спросила Мария.
— Хочу, чтобы ты раскрыла, наконец, все карты! — жестко отвечал я. — Обещание мое выполнено. Любуйся
— Не торопись, герой. Лучше помоги мне выйти из колесницы. Давай подойдем поближе к Зубу.
Я помог ей ступить на траву. Оказывается, в машине она распустила волосы, и они стекали до колен, разделяемые надвое горбом. Она ухватила мою ладонь своею влажной ладошкой и повторила:
— Подойдем к Зубу поближе.
По мере приближения к бумажному барьеру она стала дышать все чаще, начала спотыкаться. Ее шатало из стороны в сторону.
На границе Зоны Содроганий я остановил Марию.
— Дальше нельзя. Сначала страшно гудит в ушах, а двинешься дальше — и бьет в мозг иглами. Может быть, ты знаешь это лучше меня?
— Каждому — свое, — сказала горбунья. — Допустим, для меня граница окажется шагов на двадцать ближе к Зубу. Или еще ближе… Смотри и не двигайся!
Она вырвала руку из моей, сделала шаг, другой, третий… и еще… и еще…
— Мария! Опомнись! Вернись! — завопил я в ужасе и услышал властное:
— Не двигайся! Стой и смотри!
Кинулся было вслед за нею, но ударило иглами в мозжечок и поясницу так, что я опустился на траву, не в силах подняться.
12
Мария приближалась к Зубу Шайтана, и с удалением от меня колдуньи на поверхности скалы все ярче разгорались золотистые и алые прожилки, молниевидные ветви, самосветящиеся лозы, оплетающие всего дельфина.
— Мария! — шептал я в бессилии той, кого уже сокрыла тень Зуба.
Время понеслось скачками.
И луна стала заметно, как исполинский корабль, перемещаться вправо.
И звезды задвигались в небе, переменяя свой вековечный узор.
И слева уже не чернели развалины, а мерцал куполами прекрасный град, и на стене крепостной вились языки пламени в плоских железных чашах, и стражники перекликались, и на холме, в центре града, возвышался белоснежный и невесомый, как дыханье младенца, дворец.
13
14
И впал я в спасительное забытье.
15
Очнулся от холода травы и земли. Часы на
Я поднялся с мокрой травы и направился туда, уже не опасаясь ничьих и никаких раскаленных игл.
На месте Зуба Шайтана чернела глубокая цилиндрическая яма. Котлован, на дне которого поблескивали лужи.
Пахло озоном, как после грозы.
Я побрел по краю ямы и наткнулся на ту самую яблоню. Сломал сухую веточку, она хрустнула. И тут заметил лежащую у ствола овцу, а несколько правее — орла. Овца потянулась, поднялась на ножки, проблеяла. Я смотрел на вернувшееся из загробного мира животное, ошарашенный. Она подошла к орлу, обнюхала — и кинулась в ужасе прочь — к развалинам древнего города, недавно воскресшего на краткий срок и сызнова обретшего смерть.
Я подошел к царю пернатых, осторожно тронул рукою его головку. Она была холодной, твердой. Я отломал от яблони толстый сук-рогульку, свободной рукою поднял с травы орла.
О чем я думал, возвращаясь к машине с обломком умертвлённой дельфином несчастной яблони и затвердевшим трупом погибшей бесславно птицы? Ни о чем. Двигался как истукан. Как лунатик. Как заведенный робот. И пришел в себя лишь тогда, когда, укладывая ношу на заднее сиденье, заметил белевший лист бумаги. На нем значилось:
«ПРОСТИ МЕНЯ, КУЗНЕЧИК. ВОЗВРАЩАЙСЯ В ГОРОД. И СЕГОДНЯ К 17.00 БУДЬ НА НАШЕМ КАМНЕ».
Вместо подписи стояло:
«ТА, КОТОРУЮ ТЫ ВСЕМ ОДАРИЛ».
16
Через час я заехал, как обещал, за Раушан и Оналбеком, наплел им что-то о внезапной хворобе Альгндаса Рамвайло, привез милую чету в город. У помпезного здания академии наук я распрощался с ними, извинившись, что завтра возвращаюсь скороспешно в Москву. Это была чистейшая правда. О событиях минувшей ночи, разыгравшихся у Зуба Шайтана, не упомянул ни слова. Каждому — свое.
17
И опять стою в горах над Горельником, на Мариином валуне, и опять к небесам воззываю:
— Э-сан-то-ма-а…
И тоннель замыкает кольцо чудес вокруг меня, замыкает, как в прошлый раз. Но там, на экране, где обнимались тогда в блаженстве хороводы и хоры светил, — на пол галактик» раскинулся сад в неистовом цветении. Пиршество диковинных соцветий, листьев, плодов. Но где же колдунья, где?
И воззываю к тоннелю:
— МАРИЯ…
И отвечают и сад, и тоннель:
— Я ЗДЕСЬ. Я ТЕБЯ ЖДУ.
— МАРИЯ, КТО ТЫ, МАРИЯ?
— Я — ТВОЯ ТЕНЬ. ВЕЧНАЯ СПУТНИЦА. ВОЗЛЮБЛЕННАЯ. СЕСТРА. НЕВЕСТА. МАТЕРЬ. ДЩЕРЬ. МЫ НЕРАЗДЕЛИМЫ, КУЗНЕЧИК. КАК С СОЛНЦЕМ — ЗЕМЛЯ. МЫ СВЯЗАНЫ ЦЕПЬЮ КАРМЫ. НАВЕК.
— НО Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ. КАКАЯ ЦЕПЬ? КАКАЯ КАРМА?
— О УЗНАЕШЬ, УЗНАЕШЬ, МИЛЫЙ. В КАЖДОЙ МИМОЛЕТНОЙ ЖИЗНИ, В КАЖДОМ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ ПРЕДПИСАНО НАМ ВО ВСЕЛЕННОЙ ДРУГ ДРУГА СПАСАТЬ. В КАКОМ БЫ МЫ НИ ПРЕДСТАЛИ ДРУГ ДРУГУ ОБЛИЧЬИ — ДРЕВОМ, ГРАДОМ, СКАЛОЮ, ДЕЛЬФИНОМ, РУЧЬЕМ.