Спартак
Шрифт:
Этим воспользовался Кай Ганник, который, раньше чем продать себя в гладиаторы, терся на Форуме и умел красно говорить. Взяв слово после Спартака, он начал восхвалять его доблести и прозорливость, чтобы никто не подумал, что он питает к нему недоброжелательное чувство. Но потом Ганник в живых красках обрисовал печальное положение римлян и невозможность для них в данный момент сопротивляться нападению страшного гладиаторского войска силою в семьдесят тысяч доблестных мечей. Он убеждал легионы не упустить удобного случая, который, может быть, больше никогда не представится,
— На Рим!.. На Рим!.. — раздался после речи Ганника, подобно удару грома, крик пятидесяти тысяч голосов:
— На Рим! На Рим!
Когда перешли к голосованию, то оказалось, что семь легионов единогласно приняли предложение Ганника, остальные шесть отклонили его незначительным большинством, и только кавалерия почти единогласно поддержала предложение Спартака; таким образом, свыше пятидесяти тысяч гладиаторов пожелали идти на Рим, между тем как число сторонников совета фракийца не доходило до двадцати тысяч.
Легко понять, как сильно был огорчен Спартак неожиданным результатом этого голосования; оно опрокидывало все его планы и отдаляло гладиаторов от цели их восстания — сокрушить тираническое владычество Рима Долго стоял он, мрачный, подавленный и безмолвный; наконец, подняв лицо, бледное и грустное, сказал с горькой, иронической улыбкой Криксу, Гранику и Арюриксу, которые стояли молча вокруг него:
— Клянусь богами Олимпа! Не много сторонников набрал я себе среди гладиаторов после стольких трудов и опасностей, перенесенных ради них!.. Ну, пусть… Клянусь Геркулесом!.. Очень хорошо!..
Потом, обращаясь к легионам, безмолвно ожидавшим решения, он сказал громким голосом:
— Хорошо, я подчиняюсь вашему решению: вы пойдете на Рим, но под начальством другого, так как я с этого момента отказываюсь от звания вашего верховного вождя, которое вы дважды мне давали и которое теперь прошу передать другому, более достойному, чем я.
— Нет… Ради богов! — закричал Ливии Грандений, самнит, начальник двенадцатого легиона. — Ты всегда будешь нашим верховным вождем, так как нет никого среди нас равного тебе!
— Спартак — верховный вождь!.. Спартак — верховный вождь! — закричали, как один человек, семьдесят тысяч гладиаторов, подымая высоко щиты.
— Нет, никогда!.. Я против похода на Рим и не желаю вести вас. Выберите одного из тех, которые уверены в победе.
— Ты — вождь!.. Ты — вождь!.. Спартак!.. Ты — вождь! — восклицали и повторяли тридцать или сорок тысяч голосов.
Когда шум стал утихать. Крикс подал знак, что хочет говорить.
— Здесь сто тысяч гладиаторов под оружием. Но даже если вас будет только сто, лишь один может и должен быть нашим полководцем… Только победитель под Аквинумом, под Фунди, Камеринумом, Нурсией и Мутиной может и должен быть нашим вождем!.. Да здравствует Спартак!
Страшный, оглушительный рев раздался по всей долине:
— Да здравствует Спартак!
Возмущенный фракиец делал все, чтобы спастись от настойчивых просьб своих друзей, но вынуждаемый всеми начальниками легионов, прежде всего Арвинием, Орцилом и Каем
— Вы этого хотите?.. Пусть будит так. Я согласен, ибо понимаю, что избрание другого вместо меня приведет вас неминуемо к кровавым внутренним столкновениям; я согласен сражаться рядом с вами и умереть впереди ваших рядов.
И в то время как все его благодарили и иные целовали его одежду, руки, превознося его доблесть и заслуги, он прибавил с очень печальной улыбкой:
— Я не сказал, что обещаю вести вас к победе: в этой необдуманной войне я не очень надеюсь на успех. Во всяком случае, пойдем походом на Рим. Завтра мы выступим в Бононию.
Таким образом Спартак был вынужден взяться за дело, которое он считал неосуществимым, и на следующий день, снявшись с лагеря, армия двинулась через Бононию к Ариминуму.
Однако это была уже не прежняя армия. Ослабление дисциплины у неповиновение стали замечаться в рядах гладиаторов. Это войско, столь грозное, одержавшее под руководством Спартака столько блестящих побед, начало разлагаться и ослабевать под влиянием страсти к грабежу То один легион, то другой, то сразу несколько нападали на города, через которые шло войско, и грабили их. Это приносило двоякий вред: стройные гладиаторские легионы превращались в распущенные орды разбойников, возбуждали ропот и проклятия у подвергавшегося насилиям населения; кроме того постоянные остановки замедляли быстроту хода, в которой до сих пор главным образом заключался секрет побед Спартака.
Спартак старался помешать этому, но безуспешно. Сперва он сердился, ругал и осыпал бранью тринадцатый легион, которым командовал Кай Ганник, первый подавший пример грабежа. Но он добился лишь уменьшения зла, полностью ликвидировать грабежи ему не удалось: через два дня пятый и шестой легионы, которые шли в хвосте колонны, пока он двигался на Фавенцию, вошли в Имолу и разграбили ее. Фракиец должен был вместе с Криксом и тремя фракийскими легионами вернуться с дороги для того, чтобы укротить грабителей.
Тем временем в Рим дошли известия о поражении обоих консулов и претора Галлии Цизальпийской. Поднялись переполох и смятение Скоро ужас народа и Сената усилился вестью о принятом гладиаторами решении идти на Рим.
Комиции для выборов консулов на следующий год еще не собирались, и после поражений, понесенных Лентулом и Геллием, сильно уменьшилось число кандидатов, добивавшихся избрания на эту высокую должность. Тем не менее именно эти поражения и побудили Кая Анфидия Ореста просить консульства. Он говорил, что нельзя вменить ему в чину поражения при Фунди, где он с малыми силами был разбит Спартаком, раз обоих консулов с шестьюдесятью тысячами человек постигла та же участь. Сражения под Камеринумом и Нурсией, по его словам, являются оправданием, ибо, говорил он, поражение при Фунди было менее сокрушительным для римлян, чем поражения под Камеринумом и Нурсией.