Спартак

Джованьоли Рафаэлло

Пламенем вспыхнуло лицо Спартака при звуках этого голоса; он сделал шаг к Валерии, сомкнул губы, как бы для того, чтобы говорить, но мог издать только нечленораздельный и невнятный звук.

— Да окажут тебе покровительство боги, мужественный Спартак — сказала с милой улыбкой Валерия, овладевая собой. — И.., и.., садись, — прибавила она указывая на одну из скамеек На этот раз Спартак собрался с духом и ответил, еще слабым и дрожащим голосом:

— Боги мне покровительствуют гораздо больше, чем я заслужил, божественная

Валерия Они оказывают мне в эту минуту величайшую милость, какая только может выпасть на долю смертного, они дают мне твое покровительство.

— Ты не только храбр, — возразила Валерия, в глазах которой сверкнула молния радости, — ты еще и любезен Затем она вдруг спросила на греческом языке — В твоей стране до того, как ты попал в плен ты был одним из вождей твоего народа, не правда ли?

— Да, — ответил Спартак также на греческом языке, на котором он говорил, если не с аттической, то во всяком случае с александрийской изысканностью, — я был вождем одного из самых сильных фракийских племен в Родопских горах У меня был дом, многочисленные стада овец и быков и плодороднейшие пастбища Я был богат, могуществен, счастлив и — поверь мне, божественная Валерия! — я был полон любви, справедлив, милостив и добр..

Он на миг остановился, а затем продолжал с глубоким вздохом и дрожащим от сильного волнения голосом — И я не был варваром, не был презренным и несчастным гладиатором!

Валерию охватило чувство жалости, волнение любви и, подняв на рудиария сверкающие глаза с выражением ласки и нежности, она сказала — Я долго и часто беседовала с милой твоей Мирцей, я знаю твою необыкновенную храбрость, и теперь, когда я с гобой разговариваю, я вижу ясно, что презренным ты не был никогда, а по своему образованию, по воспитанности и по манерам ты похож скорее на грека, чем на варвара.

Какое впечатление произвели эти слова, произнесенные очень нежным голосом, на Спартака, нельзя передать; он почувствовал, что слезы увлажнили его глаза, и прерывающимся голосом ответил — О, будь благословенна за эти милосердные слова.., милосерднейшая из женщин, и пусть высшие боги.., окажут тебе предпочтение перед, всеми смертными, так как ты этого вполне заслуживаешь, и сделают тебя счастливейшей из всех людей.

Валерия тоже была взволнована: это волнение сказывалось в страстном блеске ее выразительных глаз и в тяжком и частом дыхании.

Что касается Спартака, — он был вне себя. Он смотрел на Валерию глазами восторженными, преданными и полными обожания, он слушал ее мелодичный голос, который казался ему гармонией арфы Аполлона, он упивался ее пылающими и страстными глазами, которые, казалось, обещали неизреченные восторги любви. И если он не мог верить и действительно не верил обещанию, которое жило в этих глазах и которое он считал галлюцинацией разгоряченного воображения, он все-таки не сводил влюбленного взгляда, сверкавшего подобно пылающей лаве, с божественных

глаз Валерии.

За последними словами Спартака наступило долгое молчание, нарушаемое только тяжелым дыханием матроны и фракийца; между их сердцами установился какой-то ток единых чувств и мыслей, заставлявший обоих трепетать и молчать в смущении.

Валерия первая попыталась освободиться от тягости этого опасного молчания. Она обратилась к Спартаку с такими словами:

— Не возьмешь ли ты на себя теперь, когда ты свободен, — управление школой из шестидесяти рабов, которых Сулла хочет обучить гладиаторскому делу на своей вилле в Кумах?

— Я готов сделать все, что тебе угодно, так как я твой раб и весь в твоем распоряжении, — ответил Спартак едва внятным голосом, устремив на Валерию взор, выражающий чувство нежности и безграничной преданности.

Валерия некоторое время в молчании пристально смотрела на Спартака, а затем встала и, шатаясь, прошлась по комнате. Потом она остановилась возле рудиария и долго смотрела на него без слов. Наконец, сказала чуть слышно — Спартак, будь откровенен, скажи мне что ты делал много дней тому назад, спрятавшись за колонной портика этого дома?

Точно пламя озарило бледное лицо гладиатора. Он наклонил голову без ответа, дважды тщетно пытаясь поднять лицо к, Валерии и открыть уста, чтобы заговорить. Всякий раз ему мешал стыд, — стыд, который овладел им от мысли, что его тайна уж большая не тайна и что Валерия будет смеяться от души над безумным пылом, побудившим презренного гладиатора поднять взор на одну из самых прекрасных и знатных патрицианок Рима. Он почувствовал всю горечь своего позорного и незаслуженного положения, проклинал про себя войну и гнусное могущество Рима. Он дрожал от стыда, горя и бешенства.

Спустя несколько мгновений Валерия, не понимая молчания Спартака, приблизилась к нему на шаг и спросила его с еще большей нежностью:

— Скажи мне.., что ты делал?

Рудиарий, не подымая головы, упал к ногам Валерии и прошептал:

— Прости!. Прости!. Прикажи своему надсмотрщику бить меня розгами!. Пошли, чтобы меня распяли на Сессорском поле!.. Я это заслужил…

— Встань!.. Что с тобой? — сказала Валерия, схватив за руку Спартака и побуждая его встать.

— Но я клянусь тебе, что я тебя обожал, как обожают Венеру, как обожают Юнону..

— А!.. — воскликнула с удовлетворением матрона. — Ты приходил, чтобы взглянуть на меня…

— Прости меня… Прости меня… Молиться на тебя приходил я.

— Встань, Спартак, благородное сердце, — сказала Валерия, голосом, дрожащим от волнения, сжимая с силой руку С пар гака — Нет, не здесь, здесь у твоих ног, мое место, божественная Валерия…

С этими словами он схватил край ее туники и стал его целовать в страстном порыве.

— Встань, встань, не для тебя это место, — прошептала вся дрожа Валерия.