Спартанец

Манфреди Валерио Массимо

Клейдемос прошел пешком по улицам города, поглощенный своими мыслями, и голос охранника испугал его:

— Мы здесь, командир. Если ты хочешь отдать мне своего коня, я отведу его к тебе домой, чтобы за ним поухаживали.

Клейдемос снял щит с седла, взял кожаный мешок и свой заплечный мешок и вошел в казармы, к которым он был приписан. Длинное простое помещение с тридцатью двумя койками, в головах которых было ровно столько же сундуков. У стен, прислоненные к ним, стояли стойки для копий и мечей, на стенах были крюки для шлемов и доспехов. В этом огромном

пространстве, таком печальном и ничем не украшенном, сверкающее оружие было скорее похоже на украшения, чем на орудия смерти.

Илот помог ему снять доспехи и положил несколько вещей, которые он принес с собой, в сундук. Он сообщил, что в соседней комнате скоро будет раздаваться пища. Клейдемос прилег на небольшую койку, которую илот указал ему. Ему было тревожно, беспокойно… ему хотелось забрать коня из дома Клеоменидов и умчаться в горы, добраться до полянки, найти свой маленький дом и закричать:

— Мама! — так громко, чтобы все услышали его, даже Критолаос, похороненный на краю леса.

Он хотел пойти к верхнему ручью, в лачугу Караса, чтобы почувствовать, как его кости трещат в мощных объятиях великана. О всемогущие боги, ждет ли еще его там Карас? Пойдут ли они вместе на охоту, снова взяв с собой лук царя? Карас… Карас должен знать, где найти Антинею. Он хотел бы пойти прямо к ней.

— Я сошел с ума! — подумал он, хлопая себя по лбу. — Безумный! Чего я могу ждать от нее? Конечно, она стала женой какого-нибудь пастуха или крестьянина, я даже могу и не узнать ее. Ее тело, изношенное тяжким трудом и беременностью… Или ее душу, озлобленную и разочарованную бесконечным ожиданием, затем укрощенную и закаленную годами многолетнего рабства…

Но все равно ему нужно было увидеть ее. Возможно, что-то и сохранилось от их совместной жизни, хотя бы частичка ее души, которая, никогда, никогда и не покидала высокогорные пастбища горы Тайгет. Нужно обязательно найти Караса; Карас отведет его к ней.

Хор громких голосов прервал его размышления, тридцать обнаженных юношей ворвались в большую комнату, смеясь и шутя. Это оказались члены сисситии, к которой он также был приписан.

Как только первый из них заметил вновь прибывшего, они все замерли на месте. Громко крича, чтобы его было слышно на фоне общего смятения и сумятицы, один юноша приказал своим товарищам утихомириться:

— Становись! Перед вами командующий фракийского батальона. Разве вы не видите щит? Он сын великого Аристарха! Вы слышите меня, мужчины?

Он повернулся к Клейдемосу, который поднялся на ноги:

— Командующий! Я Айнкиас, сын Онесикрита, командующий сисситии Добро пожаловать, господин, прости меня, что я не приказал отдать честь по-военному. Так как мы все обнажены, как ты можешь легко заметить, это запрещается уставом. Через минуту мои люди будут одеты в полные доспехи, и ты сможешь провести смотр во дворе, если желаешь.

— Благодарю, — ответил Клейдемос, — но я уверен, что вы устали и голодны. Разойдитесь и готовьтесь к обеду. Встретимся за общим столом.

Сразу же после заката солнца подали еду. Клейдемос

принимал участие в трапезе, но не чувствовал себя компанейски. Его поведение должно соответствовать ожидаемому; Клейдемос не хотел привлекать к себе излишнее внимание. Он был убежден, что план Павсания уже находится под серьезной угрозой, но в любом случае, лучше было продолжить ту линию, о которой они условились. Если план станет осуществимым, то только к лучшему. Если Павсаний, как он подозревал, связал ему руки, задерживая его возвращение в Спарту, то, безусловно, он не захочет возбуждать ярость илотов, подталкивая их к напрасной бойне.

Важно было установить хорошие отношения с воинами. Солдаты из батальона во Фракии почти все уже вернулись, они будут распространять молву о нем и его славу как безупречного командира и неутомимого борца.

Пока все ели, он понял, что фраза, которую он произнес два года тому назад во Фракии, облетела все казармы в городе. Когда из Византия для инспектирования войск прибыл офицер, который сделал ироническое замечание по поводу хромой ноги Клейдемоса, тот ответил, «Я здесь для того, чтобы сражаться, а не пятиться на пятках».

О нем ходила молва повсюду, сотни историй рассказывали о нем, и людям было любопытно услышать еще больше. Самые молодые хотели услышать о сражении при Фермопилах: ведь он — последний из спартанцев, кто остался живым, кто был свидетелем этой битвы.

Другие хотели узнать, правда ли то, что Павсаний пристрастился к роскоши и жил, как персы, что он собирает личную армию и готов вернуться в Спарту.

Но больше всего их интересовало его невероятное прошлое, и то, о чем они даже не могли и заикнуться: как он выжил среди волков горы Тайгет, как ему удалось найти своего брата Бритоса и сражаться бок о бок с ним при Платеях, а затем восстановить свое место среди равных. Он ведь начал жизнь хромым калекой и без какого-либо наследства…

Он предпочел не замечать намеки в их вопросах, которые появлялись во время разговора, давая им понять, что у него была сложная жизнь, но он не считает себя лучше других или отличающимся от них по этой причине.

Это повысило оценку, которую давали ему эти люди. Люди, которые привыкли видеть, как их цари едят с ними одну и ту же пищу, спят на тех же самых жестких подстилках, цари, которые занимают первые места только во времена опасностей и бедствий…

И тогда разговор снова возвращался к Павсанию.

— Я не могу понять, командующий, — сказал один из солдат, которого звали Бойскос, — как победитель при Платеях может быть замешан в связях с персами. Я начинаю думать, что кто-то хочет опорочить его репутацию и славу, чтобы отстранить его от власти. Что ты думаешь?

Клейдемос отреагировал на этот вопрос, тщательно взвешивая каждое свое слово:

— Мой друг, никто и никогда не доказал, что эти слухи основаны на фактах. Но эти слухи упорно распространяются… ну, мне тоже все это кажется невероятным. Лично я могу сказать, что царь Павсаний всегда помогал мне и показывал, что высоко ценит меня, и я благодарен ему за это.